— У нас тоже потери, — сообщил Сафронов. — Лепик.
Стома всхлипнула и убежала в задний тамбур.
— Пить… пить… Не могу более, — простонал раненый, лежащий у самого входа.
Трофимов бросился к нему с поильником, но санитар госпитального взвода упредил его:
— Э-э, погодь. Ему не велено. На-ка салфеточку пососи.
— Ну сколько же… Ну дайте же…
Появилась Галина Михайловна, и раненый оборвал стон.
Она подошла к нему, положила руку на лоб.
— Мы вас подменим, — осторожно предложил Чернышев.
— Не нужно, — отказалась Галина Михайловна.
— Тогда вот сестричку оставим.
У Сафронова язык не повернулся возразить Чернышеву. Он кивнул и направился к выходу.
Выглянуло солнце. Оно зажгло вершины берез, и они горели радостным светом. Внизу, у корней, у самой земли, все еще стояла ночная сырость, а вверху сиял наступающий день.
И это неудержимое наступление ясного июльского дня еще сильнее подчеркивало ночную трагедию.
«Да, да, — рассуждал Сафронов, шагая меж берез. — И день придет, и солнце засверкает, только они — этот майор, Настенька, мой Лепик — уже не увидят этого».
Сафронов медленно шел, посматривая по сторонам, и все березы казались ему сестричками в белых халатах. На одной из них он заметил глубокую царапину — след пули и не удержался, подошел, приложил руку к прохладной коре.
— И тебя не пощадило, — произнес он чуть слышно и погладил березу, как живую, как погладил бы сейчас Настеньку, если бы она могла встать и очутиться рядом с ним.
Отзвучали короткие речи. Отгремели прощальные залпы. И тотчас над лесом поднялись и надсадно закаркали вороны. Откуда они появились? Как учуяли горе?
Раздумывать и задумываться не было времени. Послышались отрывистые приказания НШ и громкая общая команда: «По машинам!» Медсанбат уже свернулся и находился в походном состоянии. Лишь одна палатка сиротливо торчала на опустевшей площадке. Снова госпитальный взвод задерживался со своими нетранспортабельными в ожидании ППГ.
С ним осталась и Люба, послушно принявшая новую роль. Сафронов не мог вызволить ее обратно, хотя не представлял себе, как они будут работать без нее, без основной сестры.
Сейчас Люба и Галина Михайловна стояли у палатки, ожидая, когда тронутся машины. Галина Михайловна так постарела за одни сутки, что казалось — это не она, а ее старшая сестра, а Галины Михайловны уже нет и никогда больше не будет.
Отъезжали без особого шума, без громких разговоров, без обычных песен. Просто завели моторы, забрались, кто как мог, на перегруженные машины и поехали.
