Взревела машина и, стремительно развернувшись, остановилась у штабной палатки. Из «виллиса» прямо-таки вырвался корпусной врач.
— Ну, что у вас тут? — сердито обратился корпусной к не успевшим разойтись офицерам. Углядев комбата, рванулся к нему.
— Разрешите обратиться, — вмешался НШ. — Ночной бой проведен успешно.
— Успешно-с, — прервал корпусной. И, не дав объяснить, приказным тоном: — Срочно свертываемся. Передислокация. К утру должны развернуться…
Заметив неодобрение на всех лицах, он замолчал. Наступила долгая неловкая пауза. Все чувствовали себя обиженными, потому что ни в чем не были виноваты, а их обвиняли. И притом этот приказ о немедленном свертывании, когда еще не захоронены товарищи, когда хирурги еще оперируют своих, медсанбатских раненых.
— Кхе-кхе, — раздалось покашливание. — Быть может, после захоронения и окончания операций? — не то возразил, не то подсказал замполит.
— Похороним — тогда и поедем, — неожиданно резко и решительно сказал Лыков-старший.
— Да, да, — поспешно отозвался Лыков-младший. — Похоронить как положено. Идем.
Но старший брат на этот раз не ответил, не пошел, как всегда, пришаркивающей походкой за младшим.
— Чуть позже, — произнес Лыков-старший. — У меня срочные дела.
Корпусной побагровел, но тут же взял себя в руки, поняв, что применение власти в данный момент сработает против него.
— Освободишься — явишься, — согласился он, нырнув в штабную палатку.
Сафронов и Чернышев, не сговариваясь, направились к госпитальному взводу.
— Мы же еще и виноваты, — не удержался Сафронов.
— А-а, — отмахнулся Чернышев. — Зайдем к Галине Михайловне. У нее, бедняги, двойное горе.
Сафронов не успел спросить, почему «двойное», своими глазами увидел Галину Михайловну. Она стояла у палатки на коленях, слезы катились по ее щекам. Она не смахивала, не утирала их, и это было страшнее всего. Косынка упала с ее головы, волосы распустились и закрыли часть лица. И Сафронов заметил вдруг, что волосы у нее поседели — не все, а у висков, у самых корней.
Он замер, чувствуя, как комок подступает к горлу, и, чтобы не показать своего волнения, сделал шаг назад.
На траве перед Галиной Михайловной лежали Настенька в белом халате и тот, ее любимый, майор, кажется Сергей, при орденах и медалях.
«Так вот кто подавал команды, так вот почему у нее двойное горе», — подумал Сафронов.
Ему сделалось нестерпимо больно, он не смог сдержать подступивших рыданий и быстро отвернулся. Однако через какую-нибудь секунду-две справился с собой и вместе с Чернышевым пошел к раненым. Там все еще находились его сестры Стома и Люба и его санитар Трофимов. У сестер были заплаканные глаза. И они поспешно отвели взгляд при виде Сафронова.
