В следующий раз спасти его уже не удастся – он будет выслан в Красноярский край.
Но несмотря на каждодневные бомбежки, общий хаос, Ольгу переполняет ощущение какого-то подъема. Это связано и с ее полной востребованностью в Радиокомитете, и со вспыхнувшей влюбленностью в Юрия Макогоненко.
"Жить, жить!" – твердит она себе.
В августе у старинных ворот Фонтанного дома Ольга встретила Анну Ахматову – с противогазом через плечо и повязкой дежурного на рукаве. Много позже она написала об этом стихи.
У Фонтанного дома, у Фонтанного дома,
у подъездов, глухо запахнутых,
у резных чугунных ворот
гражданка Анна Андреевна Ахматова,
поэт Анна Ахматова
на дежурство ночью встает.
На левом бедре ее
тяжелеет, обвиснув, противогаз,
а по правую руку, как всегда, налегке,
в покрывале одном,
приоткинутом
над сиянием глаз,
гостья милая – Муза,
с легкою дудочкою в руке…
1970–1971
Ахматова смертельно боялась бомбежек. Особенно страшно ей становилось, когда бомбежка заставала ее в доме одну. В конце концов она бросила свою комнату в Фонтанном доме и ушла жить к Томашевским[86]. Их квартира находилась на верхнем этаже. Но и там Ахматовой было неуютно: бомбежки становились все массированнее. Тогда она перебралась в подвал дома на Грибоедовском канале. Так прожила почти месяц. Однажды попросила дворника сбегать в киоск за "Беломором". Он не вернулся. Погиб во время авианалета. Для нее это стало потрясением.
"Зашла к Ахматовой, – пишет Берггольц 24 сентября 1941 года, – она живет у дворника (убитого артснарядом на ул. Желябова) в подвале, в темном-темном уголке прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, – матрасишко, на краю – закутанная в платки, с ввалившимися глазами – Анна Ахматова…
Она сидит в кромешной тьме, даже читать не может, сидит, как в камере смертников. Плакала о Тане Гуревич (Таню все сегодня вспоминают и жалеют) и так хорошо сказала: "Я ненавижу, я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную…" О, верно, верно! Единственно правильная агитация была бы – "Братайтесь! Долой Гитлера, Сталина, Черчилля, долой правительства, мы не будем больше воевать, не надо ни Германии, ни России, трудящиеся расселятся, устроятся, не надо ни родин, ни правительств – сами, сами будем жить" …А говорят, что бомбу на Таню сбросила 16-летняя летчица. О ужас! (Самолет будто потом сбили и нашли ее там, – м.б., конечно, фольклор.) О ужас! О, какие мы, люди, несчастные, куда мы зашли, в какой дикий тупик и бред. О, какое бессилие и ужас. Ничего, ничего не могу. Надо было бы самой покончить с собой – это самое честное. Я уже столько налгала, столько наошибалась, что этого ничем не искупить и не исправить. А хотела-то только лучшего. Но закричать "братайтесь" – невозможно. Значит, что же? Надо отбиться от немцев. Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась война, и потом у себя все изменить. Как?"
