Ольга Берггольц: Смерти не было и нет. Опыт прочтения судьбы | страница 77
Она была арестована ночь с 13 на 14 декабря под Ленинградом в Доме творчества как "участница троцкистско-зиновьевской организации" и доставлена в Шпалерку – тюрьму Большого дома.
В постановлении об аресте говорилось, что Ольга Берггольц входила в террористическую группу, готовившую террористические акты против руководителей ВКП(б) и Советского правительства (т. Жданова и т. Ворошилова). Неверно указано, что она уже "бывший кандидат ВКП(б)" и исключена из Союза писателей.
Среди прочего у нее изъяли дневники.
В протоколе обыска под номером семь значилось пятнадцать записных книжек, под номером десять – девять тетрадей. В примечании к протоколу сказано также и об опечатанной комнате, в которой находилось много рукописей, письма, материалы по истории завода "Электросила".
Первый допрос – 14 декабря. На протоколе подпись начальника 6-го отделения Ивана Кудрявцева.
Вопрос. Вы арестованы за контрреволюционную деятельность. Признаете себя виновной в этом?
Ответ. Нет. Виновной себя в контрреволюционной деятельности я не признаю. Никогда и ни с кем я работы против советской власти не вела.
Вопрос. Следствие не рекомендует вам прибегать к методам упорства, предлагаем говорить правду о своей антисоветской работе.
Ответ. Я говорю только правду.
Записано с моих слов правильно. Протокол мною прочитан. О. Берггольц.
Допросил Иван Кудрявцев.
Обозначено и время: с 21:30 до 00:30. В протоколе – всего семь фраз, а допрос шел три часа!
Спустя год, вернувшись домой, Ольга запишет о своем следователе: "…я сначала сидела в "медвежатнике" у мерзкого Кудрявцева, потом металась по матрасу возле уборной – раздавленная, заплеванная, оторванная от близких, с реальнейшей перспективой каторги и тюрьмы на много лет… Ровно год назад Кудрявцев говорил мне: "Ваши преступления, вы – преступница, двурушница, враг народа, вам никогда не увидеть мужа, ни дома, вас уже давно выгнали из партии"".
И еще о тех днях.
"Ровно год назад в этот день я была арестована, – запись от 14 декабря 1939 года. – Ощущение тюрьмы сейчас, после 5 месяцев воли, возникает во мне острее, чем в первое время после освобождения. И именно ощущение; т. е. не только реально чувствую, обоняю этот тяжкий запах коридора из тюрьмы в Большом доме, запах рыбы, сырости, лука, стук шагов по лестнице, но и то смешанное состояние посторонней заинтересованности, страха, неестественного спокойствия и обреченности, безысходности, с которым шла на допросы… Ну ладно… Не надо… Да, но зачем же все-таки подвергали меня всей той муке?! Зачем были те дикие, полубредовые желто-красные ночи (желтый свет лампочек, красные матрасы, стук в отопительных трубах, голуби…). И это безмерное, безграничное, дикое человеческое страдание, в котором тонуло мое страдание, расширяясь до безумия, до раздавленности!.."