мне мать подарила в дорогу.
И ангел Благого Молчания
ревниво меня охранял.
Он дважды меня не нечаянно
с пути повернул. Он знал…
Он знал, никакими созвучьями
увиденного не передать.
Молчание душу измучит мне,
и лжи заржавеет печать…
"Немое отчаяние"…
Степень ее боли такая, что слова уже просто бессильны. Но их слышно там, где обитает ангел, еще не спустившийся на землю. Этот ангел и хранил Ольгу. Он дважды на смертельном перекрестке развернул ее судьбу: в первый раз освободил из тюрьмы, во второй – спас от неминуемой гибели во время блокады. Вернул на землю. Оставил жить.
Когда-то этот ангел в тишине пещеры на острове Патмос диктовал Иоанну Богослову Апокалипсис. То, что видела Ольга в тюрьме, в блокаду, в Старом Рахине, на Волго-Доне, и было ее Апокалипсисом. Но высказать увиденное, этот нестерпимый ужас, высказать во всей полноте у нее не было сил. Только молчать. Запечатать уста…
"Живу двойственно: вдруг с ужасом, с тоской, с отчаянием, – слушая радио или читая газеты, – писала Ольга еще в 1942 году, – понимаю, какая ложь и кошмар все, что происходит, понимаю это сердцем, вижу, что и после войны ничего не изменится".
И тут же: "Но я знаю, что нет другого пути, как идти вместе со страдающим, мужественным народом, хотя бы все это было – в конечном итоге – бесполезно".
Отказаться от роли, которая была ей предназначена, Ольга не могла. Вера в коммунистическую мечту была главным источником ее творчества. А порвать с идеей, которая дает народу огромный заряд счастья и энергии, было выше ее сил. Кроме того, любой отказ от воспевания советской власти воспринимался как открытый протест против всего советского строя. Для Ольги это было неприемлемо. Писать же с "внутренним милиционером", как она называла своего внутреннего цензора, она не могла. И река ее творчества мелела, пока не превратилась в узенький ручеек.
Забвение приходило в алкоголе…
Вера в Бога, которую когда-то подменила собой вера в Ленина и революцию, возвращалась к ней теперь непрекращающейся тоской по утраченному раю. Ангел с домашней иконы глядел на нее из глубины детства.
"21 июня 1959. Воскресенье. Переделкино. Сегодня. Тоска по вере. Троица. Была в местной церкви – и несколько раз одолевали слезы: о, какие верующие, полные внутреннего света, веры и надежды лица! И вовсе там не одни старики и неполноценные какие-нибудь люди – много людей моего возраста, много молодежи – и у всех такие верующие, такие полные внутренней мысли и мудрости лица. А мы – и я тоже, не тоже, а, видимо, более, чем кто-либо другой, – мы перед этим народом ерничаем, обманываем его…"
