"Ты есть чистый воздух Ленинграда…"
Она рвется назад.
"12 марта 1942 года. Живу в гостинице "Москва". Тепло, уютно, светло, сытно, горячая вода.
В Ленинград! Только в Ленинград… Тем более что вовсе не беременна – опухла просто.
В Ленинград – навстречу гибели… О, скорее в Ленинград! Уже хлопочу об отъезде…"
Но 9 марта, когда Ольга еще в Москве, военный совет Ленинградского фронта вновь принимает постановление о выселении финского и немецкого населения из Ленинграда и Ленинградской области. И ее отца Федора Христофоровича Берггольца ссылают в Красноярск, отправляют в поезде вместе с заключенными. Ольги нет в городе, она ни на что не может повлиять.
Ольга в Москве кидается за помощью к Фадееву, тот обещает вмешаться.
А Федор Христофорович пишет – уже с дороги, – что очень слаб и, скорее всего, умрет от болезней.
"Вчера из Вологды получили телеграмму от отца: "Направление Красноярск, просите назначить Чистополь. Больной отец", – 27 марта 1942 года писала Ольга в дневнике. – Я, наверное, последний раз видела его в Ленинграде в радиокомитете. Его уже нет в Ленинграде. Он погибнет, наверное, в дороге, наш "Федька", на которого мы так раздражались, которого мы так любили…"
Помощь приходит только в июле. Отца удается переправить в Чистополь, куда были эвакуирована Мария Тимофеевна Берггольц с Мишей Либединским, сыном Муси. Федор Христофорович хотел быть поближе хотя и к бывшей, но до сих пор преданной жене.
"Я уже писала тебе, что Сашка Фадеев направил в Горком ВКП(б) вызов отцу на работу в Чистополь и просьбу посодействовать ему, – телеграфирует Ольга сестре. – …Спрашивает и беспокоится о тебе, о матери, о Мишке! Пишите вы ему, господи, до чего его жаль".
В Чистополе Федору Христофоровичу удалось устроиться на работу в госпитале и главным врачом поликлиники № 2. А его Маша Грустилина вновь, как прежде, выхаживала и кормила его.
Началась, независимо от моей воли, и идет уже совсем-совсем другая жизнь, и я сама – та – тоже как бы умерла.
Из дневника Ольги Берггольц
Вернувшись в блокадный Ленинград, Ольга Берггольц выбрала свою судьбу. Она больше не ждала ни постановлений, ни распоряжений. Теперь она делала то, что считала правильным. Ольге стало жизненно важно, чтобы живые ее слышали, а умершие – жили в памяти.
Оказалось, что в 1942 году многое стало возможно. Потребность в живой и подлинной интонации, в подлинных чувствах, в подлинном патриотизме была огромна.
В литературу возвращаются стихи и проза, проникнутые настоящим лирическим и гражданским чувством.
