— Можно позвонить, вызвать слугу, — предлагает Чарли.
— А вдруг заявится она. И отчитает нас.
— Непохоже, чтобы она отвечала на звонки. Может, придет другая девушка.
— Та, что с большими…
Томаса прерывает стук в дверь.
— Ужин, — раздается голос дворецкого. — Леди Нэйлор ожидает вас.
Леди Нэйлор великолепна в длинном, до пола, вечернем платье из бархата и шелка. При появлении мальчиков она поднимается со стула, здоровается с ними за руку, бросает на Томаса странный ищущий взгляд. Чарли не понимает, что происходит с другом: тот немедленно погружается в задумчивость, будто пытается что-то вспомнить. Так он и садится за большой обеденный стол — с наморщенным лбом. Чарли сидит напротив Томаса, отделенный от него четырьмя футами накрахмаленного камчатного полотна. Справа и слева от фарфоровых тарелок положены столовые приборы — по пять штук.
— Надеюсь, путешествие было приятным.
Мальчики переглядываются. Оба вспоминают кучерскую с холодным полом и тревожное выражение на лице возницы, когда тот объяснял, что постоялого двора на станции нет.
— Очень, — говорят они почти хором.
— Я рада.
Входит мисс Нэйлор. На ней все то же, по-монашески скромное, платье, в котором она была за завтраком, только на шее появилась нитка жемчуга. Пока она идет к столу, чтобы сесть напротив матери, мальчики довольно неуклюже встают, роняя салфетки. Сразу же после этого слуга вносит супницу.
— Прошу вас, — говорит леди Нэйлор после беглой молитвы, — начинайте. Мы здесь не очень-то соблюдаем этикет. — Нелепость этого заявления подчеркнута лучезарной улыбкой. Ее дочь хмурится и зачерпывает суп с такой беззвучной точностью, что сидящий по соседству Чарли чувствует себя свиньей у корыта.
— Смею надеяться, ваши родители здоровы, мистер Купер.
— Здоровы, благодарю вас.
— Это очень великодушно с их стороны — отпустить вас к нам в эти праздничные дни.
Чарли вспыхивает:
— Вовсе нет.
— Ливия, ты забыла рассказать мне, что мистер Купер — исключительно обаятельный юный джентльмен. И мистер Аргайл, разумеется, тоже. — Она снова улыбается, на этот раз с тонким озорством. — Должна сказать, что ее отчет был весьма несправедливым.
— Мама! Я настоятельно требую не лгать. — На скулах девушки выступает краска.
— Видите, как мы здесь живем, — обращается ее мать к гостям. — Под тяжелым башмаком у блюстительницы нравов.
Обеду не видно конца. За супом следует язык в желе, за языком — утка в соусе из красного вина, затем жареная свинина с пастернаком, сливовый пудинг, сыр и кофе. Несмотря на весь шарм леди Нэйлор, она не в силах вытянуть из своих гостей больше полудюжины слов. Даже ее дочь упорно не желает вовлекаться в пикировку. Несколько раз она явно сдерживает себя изо всех сил, но в целом принимает уколы матери с покорностью мученика. Чарли внимательно наблюдает за всеми: за Томасом, который стесняется своего побитого молью смокинга, ест мало и главным образом пережевывает какую-то мысль; за Ливией — тонкой, красивой, которой неловко от поведения матери и за мать; за леди Нэйлор, ухоженной дамой лет сорока с высокой прической над подвижным, накрашенным лицом и с тонкими губами, подведенными яркой помадой. По большей части она обращается к нему, к Чарли. Кажется, Томас интересует ее меньше, но изредка она бросает на него мимолетные вопрошающие взгляды. Эти взгляды занимают Чарли так сильно, что он забывает о еде.
