— Коллингвуд, — вторично произносит Джулиус, называя одну фамилию, без имени. Здесь они обращаются друг к другу только так. Имена — это для друзей, для бесед по душам. И для Джулиуса.
Приходится повторить фамилию трижды, прежде чем Коллингвуд делает шаг вперед. Нет, он не намерен сопротивляться. Просто он не в силах поверить собственным ушам и оглядывается в поисках объяснений. Но мальчики, стоявшие вокруг него, давно отодвинулись; они прячут глаза, словно могут заразиться от одного только взгляда Коллингвуда. И вот он наконец выходит, обхватив грудь руками: высокий, неуклюжий парень с кислым из-за катара дыханием.
Коллингвуд садится на стул, и его ночная сорочка задирается до середины бедра. Он пытается улыбнуться. Джулиус с готовностью улыбается в ответ, не разжимая губ, потом отворачивается и идет на другой конец комнаты. Мальчики расступаются перед ним, как Красное море перед Моисеем. Там, на краю одной из ванн, стоит массивный фонарь, удивительно похожий на железного ворона. Такими фонарями — с колпаком, направляющим луч в одну сторону, — обычно пользуются на железной дороге. Джулиус открывает его, зажигает спичку, подносит пламя к фитилю. Поворот вентиля, шипение спички, встретившейся с маслом, — и из фонаря выстреливает луч густого ярко-желтого света, прямоугольный, как окно в другой мир.
Джулиус берет его за ручку и идет обратно. Качаясь, фонарь подсвечивает тела и бледные лица, вытягивает их из мрака по одному и отделяет от остальных. Томас тоже чувствует на себе луч и сжимается; он видит, как из-под его ног вырывается длинная тень, словно ищет, куда спрятаться. Ему приходит в голову, что Джулиусу было необязательно оставлять фонарь так далеко от стула, что все это — торжественный проход через умывальню, разжигание огня, неспешное возвращение — часть давно продуманного представления. Продумано и то, как он вытягивается во весь рост, чтобы подвесить лампу на металлический крюк, который будто случайно вбит в потолок именно в этом месте, в двух шагах от стула. Джулиус наклоняет фонарь так, что Коллингвуд оказывается в параллелограмме света с резкими, будто прочерченными по линейке гранями. Свет почти полностью раздевает его, проникая сквозь хлопчатобумажную ткань ночной сорочки: можно различить темные пятна сосков и изогнутые поперечины узкой грудной клетки. Лицо Коллингвуда напряжено, но спокойно. Томас не может сдержать восхищения, хотя нередко принимал наказание от старосты. Требуется невероятное самообладание, чтобы выдержать слепящий свет этого фонаря. Он такой яркий, что кажется, будто веснушки Коллингвуда оторвались от его кожи и висят в четверти дюйма от щек.
