Икенна пришел в ярость; опустил взгляд и, подумав, покачал головой:
— Ладно, я так я, но пойду один.
Он встал и подошел к матери, готовый забрать у нее деньги, но мать сжала купюру в кулаке. Потрясенный, Икенна попятился.
— Ты что, не дашь денег, чтобы я уже пошел? — спросил он.
— Погоди. Сначала ответь на вопрос: что тебе сделал брат? Мне правда нужно знать. Очень.
— Ничего! — вскричал Икенна. — Ничего, мама, со мной все хорошо. Просто дай деньги, и я пойду.
— Я не о тебе спрашиваю, а о том, как ты с братом обращаешься. Взгляни, что у Боджи с губой. — Она указала на лицо Боджи, хотя губа у него почти зажила. — Посмотри, что ты с ним сделал. Разве можно так с родным братом?!
— Давай уже деньги, и я пойду! — взревел Икенна, выпрастывая руку.
Однако мать невозмутимо заговорила одновременно с ним, словно соревнуясь. Два потока слов смешались, переплелись:
— Nwanne gi ye mu n hulu ego nwa anra ih nhulu ka mu ga ba — родным братом — дай сюда — который сосал — деньги — ту же грудь — и я уже — что и ты — пойду!
— Давай сюда, и я пойду! — кричал, еще сильнее повышая голос, Икенна. Реплики матери, которые, казалось, цеплялись за его слова, приводили его во все большее бешенство. Мать же отвечала, тихо поцыкивая и размеренно качая головой.
— Просто дай деньги, я хочу пойти один, — немного спокойнее произнес Икенна. — Прошу тебя, пожалуйста, просто дай мне деньги.
— Да поразит твои уста гром, Икенна! Chinekem eh! Боже мой! С каких пор ты мне перечишь, а, Икенна?
— Что я еще не так сделал? — прокричал Икенна и бешено затопал ногами в знак протеста. — В чем дело? Чего ты ко мне придираешься? Что я тебе сделал, женщина? Почему ты не оставишь меня в покое?
«Женщина». Всех нас — как и мать — такое обращение к ней потрясло.
— Икенна, ты ли это? — подавленно спросила мать, тыча в него указательным пальцем. — Ты ли это — селезень, что хлопает крыльями, точно петух? Ты ли это? — Но не успела она договорить, как Икенна развернулся и направился к двери. Увидев, как он открывает ее, мать щелкнула пальцами и крикнула ему вслед: — Вот погоди, позвонит твой отец — и я расскажу ему, во что ты превратился. Даже не сомневайся, пусть только он приедет.
Икенна зашипел и — демонстрируя невиданные доселе в нашем доме непослушание и наглость — вылетел из дому, хлопнув дверью. И, словно завершая сцену, снаружи раздался бешеный рев клаксона. Когда он наконец умолк, в ушах у меня еще звенело эхо, усиливая впечатление от вызывающего поступка Икенны. Мать опустилась в одно из кресел. Потрясение и гнев крепче стиснули ей сердце, она что-то обреченно бормотала себе под нос, сжав на груди руки.
