— А Чинигу?
— Этот вроде стонет, — теперь сообщил Федор.
Глаза уже вновь привыкли к темноте, и я увидел, как боярин склонился над вислоусым. После пары звонких пощечин пленник задергался, засучил ногами. Судя по открывшемуся рту, хотел было заорать, но внушительный кулак, нежно приплюснувший нос, пресек необдуманный поступок.
Растолковав Чиниге, что от него требуется, поставили его у дверей, развязав руки, но привязав за ногу, чтобы не ощутил лишней свободы. Один из гвардейцев упер ему в спину ствол трофейного ружья. Все остальные, дабы не мозолить лишний раз глаза, снова рассредоточились по обеим сторонам от входа.
Федор еще раз поинтересовался, понял ли пан, от чего зависит его жизнь, и тоже отошел в сторону.
Теперь, отпустив дверь, я толкнул ее ногой наружу и скрылся в тени, глядя под ноги на освещенный пол сарая, чтобы дать глазам привыкнуть к свету.
Вислоусый молчал. Из темноты послышалось многообещающее покашливание. Гвардеец сильнее вдавил ствол в спину пленника.
— Мы-мыкола, — промычал Чинига.
— Чого?
— Вже все зробыли, шо я накозав? — в голосе пана наконец-то проявились командирские нотки. — Чи шо?
— Дык, о це…
— Шо, о це?! Зробыли, чи шо, я пытаю? Чи ты вже став атоманом и будешь мэнэ пытати, о моих заботах? Чи шо?
— Дык… Як же… — послышался сконфуженный голос. — Во ций Панас казав, шо…
— А-а. так то Панас ныне атаманом став? О це дило. О це добре. А я як же? Мэнэ можно отдыхаты? — похоже пан Чинига разошолся не на шутку. — А ну геть уси готовиться. Панас, стой тут. Да никого не пускай. Уразумив? Зачиняй двери.
Сарай снова погрузился во мрак.
Вот и зачем приучал глаза к свету? Опять ничего не видно…, кроме трех, изгибающихся по присыпанному соломой полу, тоненьких лучиков, проникающих сквозь доски дверей.
— Очнулся гнида, оповестил голос одного из гвардейцев о пришедшем в чувство генерале.
Пана Чинигу снова связали и поместили до поры в компанию к его подчиненным. Те тоже уже пришли в себя, но лежали молча, после увесистого аргумента, предъявленного для наглядности Меньщиковым.
— Долго ж ты, Евлампий Афанасич, змеиная твоя душонка, прятался, — подсел к генералу князь. — Чего ж выполз-то вдруг? Али правосудия перестал страшиться? Кто-то заступничество пообещал?
— Не тебе, сосунок… — не закончив реплику, пленник скрючился и замычал от резкого удара под ребра.
— Пойми, Евлампий Афанасич, — продолжил Светлейший, потирая ушибленный кулак. — Нам для того, чтобы уйти отсюда, хватит и этого атамана. А вот твоя жалкая жизнь зависит только от того, согласишься ли ты поведать обо всем, что здесь творится и подтвердишь ли все это в столице. А ежели ты намереваешься лишь попрекать меня молодостью лет, так я по своей малолетней горячности могу тут же и живота тебя лишить.
