Последний зов | страница 19



Он не додумал. Провод вдруг натянулся, задрожал в руках, как струна. Лодку закружило в водовороте, вокруг нее будто кипело: слышались всплески — наверно, Богданьский вместо вёсел загребал руками, пробуя выбраться из воронки.

Рывка было достаточно, и посудину опять подхватило течением. Ее несло минуту или значительно больше, может, все полчаса.

— Ты, чёрт!.. — послышалось снова, но теперь не справа, а рядом, громко, в опасной близости от противоположного берега. — Никак задремал!.. Перекур с дремотой устроил… Вытаскивай. Ну, что же ты!..

— Я сейчас…

Без Богданьского лодка казалась почти невесомой, Новиков легко выволок её на песчаную отмель, неслышно соскользнул вниз, придержав рукой автомат, и только сейчас почувствовал, как сильно устал.

В ту минуту, когда он стал отвязывать чалку, от ближнего хутора выскочил мотоцикл с зажженной фарой, круто развернувшись, остановился неподалеку от воды; яркий сноп света резко ударил по ней, стал шарить, медленно смещаясь к лодке.

— Ложись! — запоздало приказал Иванов и спрыгнул на мокрый песок.

Новиков лёг.

Пучок света скользил по воде, сантиметр за сантиметром ощупывая морщинистую от ряби поверхность, поднимался к обвалистому срезу берега, перемещался и под углом ложился на воду, высветливая её до самого дна и неумолимо приближаясь к утлой лодчонке.

Лёжа рядом со старшим лейтенантом, Новиков слышал его частое прокуренное дыхание, с опаской следил за полосой электрического огня, в которой клубился туман и роилась мошка, невесть откуда налетевшая так густо, словно бы падал мартовский снег; полоса приближалась; почти вжавшись в мокрый песок, младший сержант стал отползать назад, за лодку, покуда не уперся ногами в берег.

Что-то до омерзения гадкое и постыдное ощущал он в боязни обнаружить себя, в необходимости лежать раздавленной курицей, лежать под тихое бормотание реки и стрекот немецкого мотоцикла с вытаращенным циклопическим глазом и безропотно ожидать…

Ожидать — чего?..

Вместе с проникающим к телу влажным холодом в сознание вливался обжигающий стыд, наполнял сердце и мозг — всё существо до последней клеточки, не оставляя места сбивчивым мыслям, рассудочному повиновению.

Новиков в эту минуту почти ненавидел себя и старшего лейтенанта, уже не в силах был слушать тяжёлое, с посвистом дыхание своего осторожного командира, и если раньше, до сегодняшней ночи, старался гасить возникающее в себе недовольство и всегда его перебарывал, то сейчас совершенно не мог совладать с ним.