— Пусть! — еще раз упрямо повторил Гоглидзе.
И вдруг, повернувшись лицом к солнцу, вытянувшись, став похожим на петуха, собирающегося взлететь на забор, начал читать, читать торжественно, будто молитву, молитвенно сложив ладони:
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться мне.
Я молод, молод… Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил…
Оборвал на полуслове, смущенно глянул на Варлама Александровича, схватил свой туес и кинулся в чащу леса.
— Истинно — дурак! — пробормотал Варлам Александрович, когда затихли шаги грузина. — Ну, коли хочешь подохнуть, так иди, бог с тобой.
Вздохнул, покачал головой: этот придурошный грузин задел-таки какие-то давно не звучавшие струны надломленной души, тоска охватила старого профессора.
Он встал, потоптался на месте, прошел несколько шагов в одну сторону, в другую, вернулся к костру, сел на свою лежанку и горестно уставился на огонь.
— Пусть идет, — бормотал он. — Лермонтова вспомнил — эка невидаль! "Я молод, молод…" — а самому, поди, лет пятьдесят. Эх-хе-хе, дикость наша…
Варлам Александрович задумался и не сразу заметил, как рядом появилась бесформенная тень и накрыла костер, а заметив, замер, не смея шелохнуться.
Тень бесшумно переместилась, и вот уже напротив Каменского опустился на корточки странный человечишко в кожаных лоснящихся одеждах, с прямыми черными сальными волосами, перехваченными сыромятным ремешком, с выжженными на нем какими-то знаками.
Человечишко молча протянул руку к костру, выхватил из него уголек, приложил к короткой трубочке, пыхнул дымком, после чего поднял голову, и на Варлама Александровича уставились черные щелочки глаз на плоском лице, уставились с неподдельным детским любопытством.
— Однако, здрастуй, бачка, — произнес человек бабьим голоском, обнажая крупные желтые зубы. — Моя Игарка будет, моя твоя лови. — И посмотрел за спину Каменскому, как бы ища одобрения.
Варлам Александрович медленно повернулся и увидел русского парня в зеленом солдатском ватнике, с малиновыми нашивками на воротнике и с красной эмалированной звездочкой на шапке. Парень сидел на валежине и смотрел на Каменского холодными серыми глазами. Больше никого, к изумлению Варлама Александровича, не было видно. Похоже, преследователей только двое.
— Здрав-ствуй-те, — ответил по слогам Варлам Александрович. — А я вот… — Развел руками, закончил тихо, смиренно: — А я вот вас дожидаюсь. — И, спохватившись, заговорил торопливо, брызжа слюной, все порываясь встать на ноги и чувствуя, что ноги не выдержат тяжести тела. Да и нельзя вроде бы вставать: могут не понять, принять за попытку к бегству, к сопротивлению, ударить, выстрелить.
