Пусть разит наш меч бесстрашно,
Пусть горит отвагой грудь,
Позади нас горы наши,
Нам назад заказан путь…
— Где остальные, чурка одноглазая? Куда они подевались? Говори, сволочь! — выкрикивал парень, но в голосе его не было слышно ни злости, ни раздражения, голос его был скорее насмешливым, издевательским, даже веселым, будто парню этому все равно, куда подевались остальные.
Клацнул затвор.
Мгла качнулась перед глазами Георгия Гоглидзе и отступила.
Не дожидаясь выстрела, он собрал остатки сил, шагнул в бездну и задохнулся бросившейся ему в лицо упругой струей воздуха.
Показалось ему, что летит он не вниз, а вверх, в голубизну неба. Тогда бывший учитель Георгий Тариэлович Гоглидзе закричал и, как распял рот криком восторженного ужаса, так и не закрыл его, пока тело не врезалось в облака, мягкие, как постель в его детской колыбели.
* * *
Когда крик оборвался слабым шлепком, Игарка покачал головой, произнес бесстрастным голосом:
— Однако, шибко плохо, начальник. Каторга лови — хорошо, стреляй — тоже хорошо, кричи — не хорошо. Каторга — тоже люди, однако. Становой каторга кричи, бей; красный начальник каторга кричи, бей. Игарка плохо понимай такой дело.
— А мне сказали, что ты классово сознательный, — усмехнулся Пашка Кривоносов и попытался заглянуть в неподвижные щелочки глаз Игарки, но там ничего, кроме таинственной черноты, не увидел.
Тогда он заговорил тем назидательным тоном, каким говаривал преподаватель политграмоты на курсах младших командиров и каким сам Кривоносов разговаривал с бойцами своего взвода, только теперь он незаметно для себя подстраивался еще и под язык Игарки:
— При царе каторга кто был? Трудящийся народ и революционеры. Понял? А сейчас каторга кто? Враги трудящегося народа и революционеров. То есть пролетариата и мировой революции. Сегодня каторга есть всякие недобитые буржуи и кровопийцы. Чувствуешь разницу? При царе каторга — да, люди. Тут ты прав, и я с тобой полностью согласен. А при советской власти — нелюди, навроде упырей… Нет, есть, конечно, заблуждающиеся там всякие, оступившиеся по темноте и несознательности — мало ли… Но эти-то… эти — заклятые враги. Вот. Я бы им казнь придумывал самую лютую. — Помолчал немного, добавил, вкладывая в слова всю силу своей ненависти: — Они отца моего на костре сожгли… Живьем! А я их жалеть? Нет уж. — Поднялся, подошел к краю пропасти, заглянул вниз, обернулся, спросил: — Спускаться туда долго?
— Не-ет, — мотнул головой Игарка. — Солнце туда ходи, немножко стои, мы туда ходи. — И показал рукой вниз.
