Но потом ему в голову пришла еще одна мысль, пусть и нелепая, но гораздо более тревожная. Он почти боялся исследовать ее.
А что, если у Бога собственные планы на него?
Не в этом ли кроется объяснение его неожиданного поведения в соборе Святого Петра? Может быть, эти несколько предложений, которых он теперь и вспомнить-то толком не мог, на самом деле были вовсе не его, а проявлением Духа Святого, действовавшего его посредством?
Он попытался молиться. Но Господь, который всего несколько минут назад был, казалось, совсем рядом, снова исчез, и просьбы Ломели наставить его уходили в никуда.
Ломели поднялся наконец с кровати, когда часы показывали почти два пополудни. Он разделся до нижнего белья и носков, открыл стенной шкаф, достал разные принадлежности церковного облачения, положил их на покрывало. Вынимая каждый предмет из целлофанового чехла, он чувствовал исходящий от них аромат чистящей жидкости. Этот запах всегда напоминал ему годы, проведенные в резиденции папского нунция в Нью-Йорке, когда все его белье стиралось в одном месте на Семьдесят второй Восточной улице. На мгновение он закрыл глаза и снова услышал непрекращающиеся тихие автомобильные гудки манхэттенского движения.
Каждый предмет был сшит по мерке, снятой Гаммарелли, папским поставщиком одежды с тысяча семьсот девяносто восьмого года, чья знаменитая мастерская располагалась за Пантеоном, и Ломели одевался неторопливо, размышляя над священной природой каждого элемента, пытаясь приблизиться к Богу.
Он продел руки в алую шерстяную сутану, застегнул тридцать три пуговицы от шеи до щиколоток – по одной на каждый год жизни Христа. На поясе повязал муаровый кушак, назначение которого состояло в том, чтобы напоминать об обете безбрачия, проверил, как висит кончик с кисточкой, – должен доходить до середины левого бедра. Потом надел через голову тонкое белое льняное рочетто, которое наряду с моццеттой являлось символом его судейской власти. Манжета на две трети состояла из белых кружев с цветочным рисунком. Завязал бантиком ленточки у себя на шее и подтянул рочетто, чтобы оно опускалось чуть ниже коленей. Наконец, надел моццетту – алую накидку длиной до локтя.
Вытащив из прикроватный тумбочки свой наперсный крест, поцеловал его. Иоанн Павел II лично подарил ему этот крест в ознаменование отзыва его из Нью-Йорка на должность секретаря по связям с иностранными государствами. К тому времени болезнь Паркинсона зашла у папы страшно далеко, руки тряслись так, что, когда он попытался передать крест, тот упал. Ломели отстегнул золотую цепочку и заменил ее шнурком из красного с золотом шелка. Он пробормотал обычную молитву для защиты («Munire digneris me…»
