«Вечная Троица, милостью Твоею я хочу отслужить мессу во славу Твою и ради всеобщего блага как живых, так и мертвых, ради кого умер Христос, и принести пастырский вклад в выборы нового папы…»
Наконец они вышли в серое ноябрьское утро. Двойная вереница облаченных в алое кардиналов протянулась перед ним по мощеной площади к Колокольной арке, где они исчезали, заходя в собор. И опять поблизости где-то летал вертолет, и опять в холодном воздухе разносились крики демонстрантов. Ломели попытался отключиться от всего, что отвлекало его, но не смог. Через каждые двадцать шагов стояли агенты службы безопасности, которые склоняли головы, когда он, проходя мимо, благословлял их. Он миновал арку, пересек площадь, посвященную первым мученикам, потом прошел в портик собора и через массивную бронзовую дверь – в ярко освещенный для телевизионных камер собор Святого Петра, где их ждали прихожане числом в двадцать тысяч. Он слышал пение хора под куполом и громкое шуршание множества одежд, эхом разносящееся по собору. Процессия остановилась. Он смотрел перед собой, призывая спокойствие, ощущая громадную толпу, тесно стоящую рядом с ним, – монахини, священники, духовенство без жалованья – все смотрели на него, перешептывались, улыбались.
«Вечная Троица, милостью Твоею я хочу отслужить мессу во славу Твою…»
Минуты две спустя они двинулись снова по широкому центральному проходу нефа. Он поглядывал направо и налево, опирался на посох, который держал в левой руке, делая короткие движения правой, благословляя неясные очертания лиц.
Он мельком увидел себя на громадном телевизионном экране – прямая, вычурно одетая, безликая фигура, идущая, как в трансе. Кто был этой марионеткой, этой пустышкой? Ему казалось, что его душа совершенно отделилась от тела, он словно плыл рядом с самим собой.
В конце прохода, где апсида устремлялась к куполу, пришлось остановиться у статуи святого Лонгина Сотника работы Бернини, рядом с тем местом, где пел хор. Они дождались, когда все кардиналы поднялись по ступеням, чтобы поцеловать главный алтарь и снова спуститься. И только когда этот сложный маневр завершился, Ломели получил возможность подняться на алтарь. Он поклонился в сторону жертвенника. Епифано подошел к нему, взял посох и передал одному из церковных служек. Потом снял митру с головы Ломели, сложил, передал другому служке. Ломели по привычке проверил, на месте ли его пилеолус.
Он и Епифано поднялись по семи устланным ковром ступеням к алтарю. Ломели снова поклонился и поцеловал белую ткань. Выпрямился, закатал рукава, словно собираясь вымыть руки. Взял у подошедшего служки серебряное кадило с горящими углями и благовониями и покачал им над алтарем – семь раз с одной стороны, семь раз с другой, а потом, обходя алтарь, отдельно освятил каждую из трех сторон. Сладковатый запах дымка вызвал чувства, лежащие за пределами памяти. Краем глаза Ломели увидел, как фигуры в черном устанавливают на место его трон. Он вернул служке кадило, снова поклонился и позволил провести себя перед алтарем. Один из служек, державший требник, открыл его на нужной странице, другой поднес микрофон-удочку.
