Само намерение Луизы посвятить себя прикладному искусству он как-то и не думал ставить под вопрос. Ему казалось очевидным, что это лучшее, что могло с ней произойти. Родителей, и мать и отца, он считал, по большому счету, людьми несостоявшимися, которые всё равно не смогли бы посоветовать детям ничего дельного, не могли повлиять на их выбор и уж тем более направить их жизнь в какое-нибудь реально полезное русло. Тогда как ни Луиза, ни ее брат еще не доросли до серьезных решений. В такой ситуации изучение искусства оставалось не самым плохим компромиссом.
При этом он не замечал в Луизе каких-либо особых дарований ни в области прикладного, ни в сфере изобразительного художественного творчества, в любой его разновидности. Не чувствовалось в ней и влечения к какому-нибудь художественному рукоделию, к потребности что-нибудь создавать собственными руками — просто так, из ничего. А это казалось обязательным для человека, который прочит себя в ту или иную профессию, связанную с искусством.
Профессиональное будущее Луизе представлялось ясным и безоблачным. Когда она начинала расписывать, как однажды она обнародует свой собственный «новый стиль выживания в городской среде», который будет основан не только на новом подходе к интерьеру жилого пространства (стены, мебель, посуда, даже цвет полотенец должны быть якобы строго одинакового, монохромного оттенка, как если бы всё это являлось составными частями одного холста Моранди, выполненного одними сплошными белилами…), но также на «внутренней, духовной гигиене», обязательной для всех тех, кому придется жить в «строго однородном» интерьере, причем эта «гигиена» должна заключаться в отказе, по мнению будущей законодательницы мод и нравов, от «визуальных излишеств»… — когда Петр выслушивал ее нескончаемые фантазии, в груди у него что-то съеживалось. Перед ним вдруг вырастал всё тот же неотвязный вопрос: отведено ли ему хоть какое-то место во всех этих планах?
Ответа на этот вопрос не было. И почва немного уплывала из-под ног, хотя он и старался относиться ко всему легко и здраво.
— Дай бог, Луизенок, — одобрял он. — Только мне кажется… я в этом почему-то уверен, что и мне однажды достанется как визуальному излишеству… Ну а профессор, этот ваш, холостяк… Что он-то думает про твои махровые полотенца?
— Профессорам вообще всё до лампочки, чтобы ты знал… Какой ты наивный! Они приходят за зарплатой! Им бы только потрепаться с кафедры, оттарабанить свое и… Есть, правда, один. Его зовут Бертоло. Бертоло мне говорит иногда: «Брэйзиер Эл, вы далеко пойдете!» Но это отдельная история…
