Звали его Ксавье. Он носил звучную, не вяжущуюся с его внешностью фамилию — Гюго. Но эта фамилия как нельзя лучше шла неудачнику. Казалось очевидным, что прославить ее во второй раз уже невозможно. У Петра не поворачивался язык обращаться к старику по фамилии — «мсье Гюго», и первое время он называл его по имени, пока не осознал, что это вредит делу: отношения требовали некоторой дистанции.
Больше всего Гюго коробила деловитость, с которой Петр взялся навести хоть какую-то предварительную ревизию в его делах. Добиться высвобождения долговых тяжб Ксавье Гюго из компетенции провинциального суда и перенесения судебных процедур в Париж, по месту его настоящего проживания, — Петр считал это первостепенным шагом. Это должно было существенно упростить работу на другом этапе. Однако сам старик не прилагал ни малейших усилий, чтобы помочь ему в подготовке нужных досье.
Гюго неоднократно заявлял, что ему «торопиться некуда». Когда его приходилось отрывать от телевизора, он закатывал настоящий скандал, упрекал в неуважении к себе. А если случалось, что Петр набирал его номер в неподходящий момент, он словно нарочно подставлял к трубке не то ухо, вместо левого, здорового уха подставлял правое, на которое почти не слышал, и тем самым добивался своего — разговор приходилось отложить.
Отказываясь верить в то, что из этой «бумажной возни» — так Гюго заклеймил уже проделанные Петром усилия — может получиться что-то путное, что в результате кто-то может выйти победителем, старик на все просьбы реагировал с апатией, дожидался ото всех каких-то чудес, считал, что если адвокат взялся заниматься его делами без вознаграждения, то у него есть на это свои причины, а поэтому не чувствовал себя сколько-нибудь обязанным.
Но наибольшая трудность, с которой Петру пришлось столкнуться, заключалась в том, что Гюго многого недоговаривал и имел привычку преподносить факты в искаженном виде. Недоразумения повторялись раз за разом. По поводу сбыта картин через аукционы, в частности, выяснилось, что отношения Гюго с владельцем галереи, который поставлял картины на эти торги, не были в прошлом столь враждебными, как до сих пор все считали. Налицо было как раз обратное: владелец галереи, еще и приходившийся Гюго дальним родственником, на протяжении ряда лет по-настоящему пекся о карьере старика, делал для этого всё, что было в его силах — явление крайне редкое в среде торговцев произведениями искусства.
