— Невероятно… Как можно с такой уверенностью городить подобные вещи? — проговорил Петр. — Или ты действительно не понимаешь, куда могут завести подобные рассуждения?
Николас помолчал, опять что-то быстро обдумал и, усмехнувшись, ответил:
— Так все и рассуждают… Но дело даже не в уничтожении границ. Если учесть, какой характер носит это объединение, его опору на финансовые интересы, а не на культурные… культура не нуждается в воле министров и в парламентах… всё становится ясным как божий день. Перевес сил давно произошел. Сегодня заканчивается последняя рекогносцировка. История опять может повториться — вот что я хочу сказать. Антиеврейские выпады возможны в нашей цивилизованной Европе как ответная реакция одураченной части общества. Ведь больше других страдают простые люди, как вы говорите, потому что именно они дольше всех остаются в неведении. Простолюдину чужд гуманитарный релятивизм образованных классов, поэтому, очухавшись, он способен на самые непредсказуемые действия. Так было в Германии. Какое количество людей в один прекрасный день превратилось в головорезов! Все немцы, все арийцы от рождения такие? Да нет же! Они просто превратились в слепое орудие, в исполнителей воли озверевшей толпы, в антиидею, если хотите. За всем этим стояла воля истории!
— Одним словом, заговор. Заговор черных сил в мировом масштабе, — подытожил Петр после некоторого молчания.
— Зря вы надо мной издеваетесь… — Разорвав на куски новый ломтик хлеба, Николас вновь стал жевать его всухомятку. — Настоящий заговор, он в самой идее избранности, носителями которой ни вы, ни я не являемся.
— Ты обвиняешь еврея в умении торговать, в том, что он талантливее тебя в предпринимательстве, в том, что он более коммуникабелен. Взгляни же на это и под другим углом: может быть, он вынужден делать за тебя грязную работу, потому что ты не хочешь пачкать руки? Может быть, ему выбора не оставили?
— Да почему это я не хочу пачкать руки? Так рассуждать — ни с кого вообще ничего не спросишь. Мы оба правы, — буркнул Николас и замолчал, начиная понимать, что зашел слишком далеко.
— Нет, кто-то из нас не прав.
— Да в чем я не прав, Питер?
— У тебя в голове каша! Тебя обуревает злоба, ненависть и, черт его знает, может быть, даже зависть.
— Зависть? К еврею?!
— Bitte, Niko! Das reicht jetzt! — заговорила Марта по-немецки. — Höre jetzt endlich auf Wein zu trinken! Oder willst du krank werden.[2]
И опять над столом повисло молчание. Все трое какое-то время смотрели в неспокойную от ветра темноту парка, но каждый в свою сторону.
