Она снова и снова перечитывала его письма.
Рассматривала нарисованные им растения и искала их латинские названия.
После высадки в Нормандии бои усилились.
Ночами небо над Европой полыхало огнем и металлом. Люди, вздрагивая, садились в постелях, когда озарялись занавески.
Союзники продвигались вперед. Потери были огромны. Каждый день кто-нибудь в квартале Харриет терял сына, мужа или брата.
Она помнит, как целовала Джона у дверей «Лорд энд Тейлор»; помнит, как он обнимал ее, когда они танцевали на свадьбе кузины Мейбл — ее словно первый раз в жизни кто-то обнял. Как ехали в Монток по шоссе Санрайз. Камешки под ногами и накатывающий прибой. Столько обещано впереди. Она в глубине души всегда знала, что просто быть рядом всегда будет достаточно.
Она собиралась поехать в Европу, когда кончится война, и найти его останки. Была уверена, что найдет.
А потом однажды утром ей принесли телеграмму.
На ней стоял штамп «Хэррингтон, Англия».
Харриет открыла телеграмму — и выбежала из дому в тапочках. Она была в таком состоянии, что едва могла вести машину. Все вокруг думали, что она пьяная, и качали головами.
Добравшись до закусочной родителей Джона, она даже не заглушила двигатель и не закрыла дверь.
Когда она прочла телеграмму вслух в полном посетителей ресторане, отец Джона осел на пол.
NBJ37 INTL Хэррингтон, Нортентс, Велобритания
Миссис Харриет Брэй
9 Лафайетт-плейс, Вудмер, Нью-Йорк
ДОРОГАЯ ХАРРИЕТ. ТОЛЬКО ЧТО ВЕРНУЛСЯ ИЗ ПОТРЯСАЮЩЕГО ОТПУСКА НА КОНТИНЕНТЕ. ЛЮБЛЮ ДЖОН.
Он вернулся домой, прежде чем кончилась война, но не мог стоять без посторонней помощи.
Два года спустя, когда Джон полностью поправился, ему предложил место инженера в Англии один из его товарищей по КВВФ.
Харриет никогда не выезжала с Восточного побережья Америки, но Англия приняла их с распростертыми объятиями. Через несколько месяцев Джон написал родителям и попросил перевести его сбережения, чтобы вложить их в производство материала, который сделает самолеты легче и крепче.
Мой дедушка Джон был бы сейчас одним из богатейших людей Англии, по словам мамы, но большую часть состояния он раздал, оставив себе только то, что позволит ему и бабушке жить с удобством.
В каком-то смысле, как мне кажется, дедушка Джон всегда чувствовал себя виноватым в моей слепоте, словно именно этого он когда-то хотел для себя. Он долго лежал в госпитале во время войны, и никто так и не знает, что он видел и что с ним случилось, когда его сбили, — даже бабушка.
