Он пошарил в полах плаща, вынул бутылку, осмотрел на свет, убедился, что она пуста, и сунул обратно.
— Не пойти ли нам тихохонько вместе выпить, Оливер?
— Я же в костюме!
— Я тоже. Можно мне отбросить притворное и глупое «мальчуган»?
— Вы слышали, как я играл?
— О да. И что-то мне подсказало, что вашего пенса не было с вами.
— Ради Бога, простите!
Мистер де Трейси подрожал коленками.
— Едва ли вы угодили своему ненавистному сопернику.
— Моему — ?
— Нашему великолепному герою-любовнику.
Я переглотнул и поднял на него глаза. В ответ он улыбнулся, обдав меня призрачным веяньем джина.
— Но как — ?
— Мужественные ноги чуть-чуть носками внутрь. Взгляд... щенячьей преданности. Прелесть, прелесть!
— Но я не...
— Я соблюду ваш секрет.
— Она не...
Он обвил мое плечо своей длинной рукой. Странная приятность, ощущение защиты.
— Она ничего не знает, да? По-моему, пора исцелиться.
— Пока я жив...
Он потрепал меня по плечу.
— Шоковая терапия.
— Да нет же, я ничего. Честно.
— Десять гиней — и билет туда-обратно третьим классом. Кажется, грех жаловаться. А жалуешься, и еще как! И до того хочется удрать, что под конец почти все эти десять гиней... Тем не менее. Пошли в мавзолей.
— Где это?
Я увидел, что он смотрит на «Корону», и разразился пылкими протестами:
— Ой! Мне, во-первых, переодеться надо! Ведь я, как-никак, тут живу!
— Единственное утешение, какое я могу предложить вам в столь горестной участи, Оливер, — хороший стаканчик джина. У вас еще уйма времени до того, как вы будете оживлять сцену для мистера Клеймора.
— Я думал, вы его Норманом зовете.
Мистер де Трейси кротко кивнул.
— Да-да, в самом деле?
— Но разве вам не надо сидеть за сценой, сэр?
— А я и сижу. — Он сверху дохнул на меня. — Ты же знаешь, что я там сижу, правда, Оливер? Ты будешь моим свидетелем, правда?
Я радостно рассмеялся.
— Уж будьте уверены!?
— И называй меня Ивлин.
— Как Норман?
— Нет, не как Норман, дитя мое. Как мои друзья.
— Ага!
У самой «Короны» он легонько меня отстранил и постоял, глядя на ратушу, несколько набок склонив голову.
— Судя по совершеннейшему отсутствию звука, поет мистер Клеймор.
Я хихикал, я его обожал.
— Да! Да! Господи!
— Я с ними работал, видишь ли, — за мои грехи! — так что я все про них знаю. Особенно про нее.
— Почему это?
— Бернард Шоу называет такое «Женщина во мне самом». Во мне много женского, Оливер. Так что уж я-то знаю.
— Она красивая.
Мистер де Трейси улыбался. И каждое его слово было как осиный укус.
— Она — пустая, бесчувственная, суетная женщина. У нее недурное личико и хватает ума вечно улыбаться. Да что там! Ты в сто раз... Никогда не открывай ей своей телячьей любви. Это только потешит ее суетность. И как спесивы оба! Нет, тут не то что десяти гиней, тут тысячи...
