— У него коленки смешные, да?
— Коленки? О! Поняла, что ты хочешь сказать! Когда я была девочкой, мы называли это «кавалерийские колени». Ты, конечно, был еще маленький, когда лорд Кромер открывал институт. Ты, конечно, не помнишь. Интересно, был мистер де Трейси когда-нибудь в кавалерии?
— Маловероятно, по-моему.
— Почему, я уверена, он дивно бы выглядел!
Мама весело вскочила, сама примерила мою шляпу, потом передала ее мне.
— Сзади что-то не очень, мама. Как-то съезжает.
— Господи. Может быть, ты ее будешь придерживать? Одной рукой?
— Я же должен отдавать честь этой дерь...
— Оливер!
— ... ревянной жуткой алебардой!
— Я шнурочек пришью. Будет под подбородком держаться, как у тебя, помнишь, была матросская шапочка. Ты был в ней такое очарованье! На ленте «Британский лев». Мы тогда отдыхали две недели в Уэймуте, и ты подошел к каким-то матросам и говоришь: «А я тоже моряк!»
— Господи.
— Поставь чайник, ладно, детка? У нас будет нечто вроде раннего ужина. А если ты придешь после спектакля голодный, ты сможешь что-нибудь перехватить. Там, конечно, будет потом кофе с пирожными, но кто же их ест? Все всегда сли-ишком возбуждены. Хорошо, детка! А сейчас лучше поупражняйся на скрипке.
— Зачем это?
— Ты хочешь дать мистеру Клеймору повод придраться?
— Ну ладно, ладно.
— И вынь этот пенс!
— Да мистер Клеймор...
— Я не про спектакль, глупыш, — сказала мама и опять расхохоталась. — Я про сейчас. И не надо было оставлять его в скрипке, Оливер. Это для нее вредно.
— Я и не оставлял.
— Положи его в футляр!
— Он у меня будет в кармане.
— Если у тебя будет карман! То есть в твоем костюме цыгана, я имею в виду.
— Лучше я сбегаю в гараж, на алебарду взгляну.
— Только недолго, да?
Я вернулся к своей алебарде, нагнулся, пощупал. Она была еще липкая, и я не стал ее трогать. Генри — на то он и Генри — был еще в офисе. Но когда я к нему обратился, он ничего мне не смог посоветовать. Это меня слегка удивило, я привык считать, что Генри может все.
Я медленно побрел домой, и там мама заварила мне чай и довела до совершенства шляпу. Папа был тут же и скучно пережевывал пирог с мясом. Мама не проглотила ни кусочка, все время разговаривала и будто порхала над землей.
Я остро ощущал нашу с папой кровную связь.
— Пап, ну как? Работа идет?
Папа повернул голову и задумчиво на меня посмотрел. Потом отвернулся и продолжал есть.
— Ответил бы мальчику, папочка!
— Бах, — сказал папа. — Гендель. Тонкий помол — вот это я люблю!
