Вещь все смотрела на меня. Лицо опять стало белым. Мы вели себя так тихо, что дрозд спокойно поклевывал рядышком перегной. Хроменькому, об одной лапке, ему приходилось отставлять хвостик вбок, чтоб сохранять равновесие.
Эви встала на коленки, и дрозд сразу упорхнул.
— Олли.
— А?
— Хочешь?
— Что?
Она ссутулилась, уставилась в землю. Потом подняла глаза, так закусив нижнюю губу, что на обоих резцах осталось по красному пятнышку.
— Я все сделаю. Все, что ты скажешь.
Сердце у меня оборвалось, плоть взыграла. Они там, далеко, два серых пятна, а здесь оно — неизбежное, нужное, неопровержимое. Я с любопытством вглядывался в свою рабу.
— Когда? Я хочу сказать — когда это началось?
— С пятнадцати лет.
Непостижимо — но смутное подобье улыбки пробилось под слоем косметики, приподняв белые щеки, будто она вспомнила что-то стыдное и все же приятное.
— ... И всю дорогу.
Я протянул руку, она отпрянула.
— Нет. Не сегодня. Сегодня... не могу я!
И осторожно поднялась на ноги. Я сказал твердо:
— Тогда завтра, после приема. Я буду ждать. Тут.
Она встряхнулась, взяла себя в руки. И стала прежней Эви. На секунду спроворила даже легкое излучение, косую ухмылку. Потом пошла по тропе в кустах и скрылась из глаз.
Я остался, где был, среди произрастаний и запахов, и смотрел на Стилборн, картинкой в лиственной раме висящий на какой-то стене.
Вечером за ужином мама объявила свой план:
— Сможешь ты заварить чай, папочка? Для себя и для Олли? Или Олли, может быть?..
Папа поднял взгляд.
— Что? Почему? Когда?
Мама сверкнула очками.
— Здрасте! Кому я все это рассказываю? Вы, оказывается, оба ни звука не слышали!
Папа робко изобразил глубочайшую заинтересованность.
— Действительно, мама. Я задумался. Да. Так о чем ты?
— А этот вообще ничего не видит и не слышит. Да, скажу я вам...
— Так о чем ты говорила, мама?
— Как я уже сказала, — объявила мама с достоинством, — я еду в Барчестер. В субботу.
Папа почесал голову, прикидывая, что такое Барчестер.
— А-а, да.
— На автобусе в час дня. Свадьба не раньше трех.
— Свадьба?
Папа прикидывал, что такое свадьба.
— Чья свадьба?
Мама с шумом поставила чашку. У нее сегодня определенно был приступ раздражительности.
— Как ты думаешь — чья? Папы Римского? Имоджен Грантли, естественно!
Через какое-то время я снова стал слышать, что говорили за столом. Мама оканчивала долгий период:
— ... а чаю попью в Кадене.
— Да, самое хорошее место, я полагаю.
— Что ты в этом понимаешь, папочка? Ты ни разу там не был! А потом я, наверно, схожу в кино.
