Проделав нелегкую работу по запиранию домочадцев, бабы дождались полночи и велели мне обойти всю деревню и с дикими воплями стучать в сковородку. По этому сигналу все взрослые женщины деревни, девушки и замужние, начали выбегать из дворов, вооруженные всевозможными хозяйственными снастями — ухватами, кочергами, косами, серпами, метлами или просто дубинками. Зрелище, надо сказать, не для слабонервных. Наконец, все женское население деревни собралось на околице. Откуда-то приволокли соху, и велели мне, раздевшись, произнести грозное проклятие смерти. Пришлось заняться нудизмом. Затем бабы подтащили соху ближе, и впряглись в нее, поставив меня в центре. На вас землю никогда не пахали? На мне тоже. До сих пор. И фиг с два кто заставит меня повторить это экстремальное развлечение. Бедные животные! Пахать землю оказалось делом тяжким, и на третьем круге я выдохлась. На мое счастье, четвертого захода уже не потребовалось.
Тем временем, пока я совместно с парочкой добровольцев изображала из себя сивку, остальная толпа женщин, сопровождавших соху, во все горло кричала, плясала, кривлялась, размахивала по воздуху теми снастями, какие кто захватил и хлопала кнутами. Попутно веселившиеся таким образом девки и бабы еще и пели хором какую- то заклинательную песнь. По понятным причинам, я к русскому фольклору не прислушивалась, но отрывки народного творчества до меня доносились. В песне говорилось о каких-то котлах, в которых «горит огнем негасимым всяк живот поднебесный», о старцах, которые стоят около тех котлов и сулят всему миру «животы долгие», и «на злую смерть кладут проклятьице великое». Причем после каждого куплета делалась пауза, и шедшие сзади сохи вдовы, которые сыпали, (как бы сеяли), во вспаханную борозду песок, начинали тянуть припев: «когда песок возойдет, тогда и смерть к нам зайдет». Весело, в общем.
Во время этого разнообразного обряда я, кстати, выяснила, почему бабы запирали дома всех своих домочадцев вкупе со скотиной. Оказалось, что все живое, попадающееся на пути процессии, подлежало немедленному умерщвлению. И неважно что это было — зверь, птица или человек. Логика была железной: если попалось животное, то это, очевидно, оборотень; болезнь превратилась в зверя, птицу, чтобы спастись от преследователей, или с такой же целью приняла вид своего деревенского мужика. А я-то все удивлялась, почему это мужики так послушно по домам закрылись в такой момент, когда вокруг деревни полураздетые (и раздетые) бабы толпой ходят!
