Люк пытался не выдать голосом эмоции, но не смог.
– Ни хера, Дом. Ни хера. Он сглотнул. – Меня не волнует, сколько времени это займет. Не волнует. Но мы останемся здесь вместе. И послушайся своего же совета: не истязай себя. Утром пойдем в твоем темпе. Будем отдыхать и идти. Присматривать друг за другом. Все вещи оставим тут, вместе со спальными мешками. Мы выберемся вместе либо не выберется никто.
Пальцы Дома сжали его еще сильнее. Он плакал. Пытался сдержаться, но не мог и злился из-за этого.
– Черт.
– Все хорошо. Все хорошо.
Дом зарычал и откашлялся.
– Я все продумал, а ты все просрал.
Они оба фыркнули. Смеяться они уже не могли себе позволить.
Дом прочистил горло.
– Ты снова дал мне надежду.
Люк протянул назад руку и сжал плечо Дома.
У подножия холма, не более чем в двадцати метрах от них, словно бросая новый вызов, из чьей-то невидимой пасти вырвался протяжный и жуткий звук. Заставив трепетать и сам холм, и каждый квадратный метр земли на многие километры вокруг.
40
Стая птиц взмыла в небо, набрала скорость и устремилась на юг, удаляясь от источника звука на максимально возможную дистанцию. Он находился где-то прямо под ними, бесшумной поступью двигаясь среди деревьев с южной стороны холма.
Меняющее цвет от серого до сине-черного, небо поглотило оставшиеся лучи солнечного света. Скалы и деревья вокруг утратили четкость, их расплывчатые силуэты напуганный рассудок мог интерпретировать как угодно.
Дом даже не встал. Его лицо так побледнело под слоем грязи, что потрескавшиеся губы стали красными, будто от вина. В широко распахнутых глазах сквозило безумие. Страх буквально прижал их обоих к камням, лишив дара речи. Люк стоял на трясущихся ногах, глядя на край холма, откуда донесся звук, и ждал появления долговязой тени.
Он не мог дышать, его легкие будто склеились. В голове вертелись идиотские слова и вспыхивали образы раздробленных останков в сырой яме под заброшенной церковью.
Где-то в глубине себя он пытался отыскать то пламя ярости, которое заставило его пойти на встречу с неведомым, когда они нашли бедного Хатча, выпотрошенного, со свисающими между ног и вывалившимися на черную кору ветвей внутренностями. Но в душе царил хаос, в котором не было места ничему, кроме ужаса, оставившего в голове один примитив.
Потом вдруг снова, уже слева от них, жуткий рев разорвал сырой болотистый лес, где каждый торфяник и камень помнил доисторические времена. Звериное хрюканье сменилось дьявольскими воплями, в которых почти улавливались слова.
