Дом отпрянул от дерева и подпрыгнул от боли, перенеся весь свой вес на больное колено. Сквозь бурую грязь было видно, как от боли и страха побелело его исцарапанное лицо.
Фил с шумом бросился к ним назад, через подлесок, споткнулся и упал на четвереньки. Поднялся на ноги с каким-то сдавленным животным звуком в горле, сменившимся руганью:
– Черт. Вот черт. Черт. – Потом как-то неуклюже повернулся кругом. На одном локте болтался рюкзак.
– Нож! – крикнул Люк Дому, выставив перед собой перочинный нож.
Дом начал яростно шарить по карманам куртки.
Лай раздался снова, из другого места, ближе. Оттуда, куда отчаянно вглядывался Фил. За грубым лаем последовали два отрывистых храпа, а затем какое-то ржание. Типа того, которое в документальных фильмах издают своими черными губами шакалы.
Люк двинулся на звук. Кровь так громко стучала в ушах, что он едва мог слышать что-либо еще. Каждый мускул внезапно налился теплом и энергией. Он двигался быстро, легко ступая на цыпочках между деревьями и сжимая нож так крепко, что рука побелела.
Охваченный безумным животным желанием резать, кромсать, рубить и рычать, ни о чем не думая, он услышал, как Дом и Фил поочередно зовут его по имени. Голоса вернули его к реальности. Засомневавшись, он утратил движущую силу. Но потом снова вспыхнул от гнева и закричал так, будто был готов встретиться лицом к лицу с чем угодно:
– Давай! Выходи!
Он остановился и присел. Повернулся кругом мелкими шажками, вглядываясь в светлеющий лес так пристально, что лоб запульсировал от напряжения. Он хотел увидеть и сразу вступить в бой. Он заскрипел зубами.
– Давай! – Потом снова, подняв голову и выпятив вперед грудь: – Выходи!
Лес оставался безмолвным. Не слышно было даже пения птиц. Жизнь будто замерла.
Где-то справа от него треснула ветка, и этот звук отразился от каждого ствола, разносясь на многие километры вокруг.
Опустив голову, Люк двинулся на звук. Лишь потом он осознал, что со всех ног несется к месту, откуда раздался треск. Он ни о чем не думал, ослепленный красным пенящимся вихрем, бушевавшим в голове. Перепрыгнув через скользкое бревно, с шумом ринулся в заросли папоротника.
– Где ты, сука?
Он ничего не видел. Вдалеке усилились панические крики Дома и Фила. Они умоляли его взять себя в руки.
– Давай. Выходи и возьми меня, – сказал он, понизив голос. Каждое его слово звучало тверже предыдущего. Он обращался к темным деревьям и мокрой траве, к валежнику и глубокой каше из сгнивших листьев, к лишайнику и колючим кустам, к сырому воздуху и дальнему туману, висящему над зеленоватыми камнями. Ко всему, что скрывало это жуткое, противоестественное существо. Потому что только сейчас он мог посмотреть в лицо тому, что сотворило подобное с их другом. Сейчас или никогда. Потому что это было то место, куда он пообещал себе вернуться. Он должен спасти хоть какую-то толику себя и, если потребуется, умереть здесь. Охотнику он не достанется легко. Не сдастся быстро и без шума. В этом он поклялся древнейшему лесу Европы.
