Вряд ли она задумывается над тем, что значит иметь ребенка. Просто будет ребенок, и все. Сначала он маленький, потом вырастет. А сама ты тут вроде и ни при чем. Вырастет, никуда не денется.
Старики, когда она сказала им, что ждет маленького, сначала подняли хай. Отец бегал взад-вперед по комнате и кричал, что яблоко от яблони недалеко падает. Но в конце концов мать сказала, что, мол, за беда, одним ребенком больше или меньше, прокормим. Но чтоб это было в последний раз! Заруби себе на носу, Конни.
— Как, девушки, будем сегодня смотреть телевизор?
Расмуссен стоит посреди палаты, под мышкой у нее торчит стетоскоп.
— Так это в гостиную надо идти, — говорит Линда.
— А я хочу наладить вам ваш собственный телевизор.
Все очень обрадовались, и Расмуссен принялась передвигать и переставлять мебель — кровати, тумбочки, стулья, — разбирать шнуры, удлинители…
Кровати она развернула таким образом — а это очень сложное дело, — чтобы каждая пациентка могла, лежа в наиболее удобном для нее положении, видеть экран, не затрудняя глаз.
— Ради меня можешь особенно не стараться, милая Расмуссен, — говорит Оливия. — Я все равно ничего не увижу.
Телевизор включен, на экране что-то замигало, задергалось и появилось изображение.
— Можно присоединиться?
В палату входит Сигне с горячим чайником.
— Кто-нибудь хочет чаю?
Расмуссен подтолкнула к ней большое кресло.
Мария достала из тумбочки бутылку «Юбилейной».
Линда предложила лакричные палочки и сигареты. И она и Сигне заядлые курильщицы. И обеих из-за этого мучит совесть.
Чем хорош телевизор — он располагает к разговору. Пока идет передача, лучше думается, возникает множество идей и хочется ими поделиться.
— Скажи, Расмуссен, — спрашивает Сигне, — а как обходились женщины в прежние времена? Ведь тогда рожениц не умели ни разрезать, ни зашить, не то что сейчас.
— Ха! — Расмуссен стоит, прислонившись спиной к шкафу. — Как обходились! Лежали в кровати, пока само не зарастет — вкривь да вкось. Надо думать, ваши бабушки выглядели не так уж красиво — снизу-то…
— Ой, ужас! — Линда даже зажмурилась.
— В прежние времена женщины вообще дольше лежали после родов, чем нынче, — говорит Расмуссен. — В шестнадцатом веке, например, считалось, что родовой период длится сорок дней. Раз беременность сорок недель, стало быть, и после родов сорок дней.
Она слегка приглушила дебаты насчет государственного бюджета и продолжает:
— И все сорок дней оба, и женщина и ребенок, считались нечистыми. Ребенок вообще язычник, пока его не окрестят. И женщина тоже должна была пойти в церковь и очиститься.
