— Тихо, милая! Тихо, потом! Все мне потом скажешь, моя хорошая! Не сейчас! — маленький кулачок ударяет мне в бок. Она бьется, как рыбка в сачке, но потихоньку затихает, уставшая, согретая моим жаром.
— Пойдем?
Кивает, слишком обессиленная, чтобы спорить. Мы топаем по сугробам еще два часа, пока не выбираемся к Марьину ручью, где укрыта техника и где нас встречают уцелевшие мятежники. От двух сотен осталась едва ли четверть, из взводных, кроме меня, только Матвеич. Костя, тяжело раненный осколком фугаса, стонет в землянке. Хотелось бы надеяться на лучшее, но шансов, что парень доживет до утра, почти нет.
Сегодня Алвано сполна рассчитался с мятежниками за дерзкие налеты на рудники.
Колонна потрепанных в бою с нарами «Мустангов» и БТРов ползет по лесным оврагам, переваливаясь через кочки и с трудом объезжая поваленные сосны. Ведет колонну Матвеич, я замыкаю. Экипаж подавленно молчит, танк покачивается на рессорах, Таня рядышком шмыгает носом. Съежилась, как воробушек, слезы глотает, рукой то и дело вытирая покрасневший нос.
Машина, как настоящий мустанг, подпрыгивает на кочке, и девочка вскрикивает.
— Ты чего? Ударилась?
Болезненно морщит нос:
— Сидеть твердо.
Я вспоминаю, как со всей дури приложил девчонку по мягкому месту, чуть руку не отбил, вот идиот!
— Иди сюда, тут мягче.
Танюшка рукавом вытирает глаза и несмело встает. Я тяну ее к себе, устраиваю на коленях и провожу рукой по спине с торчащими даже через куртку лопатками.
— Так лучше?
— Да, — еле слышно отвечает она.
— Все будет хорошо, — говорю, целуя ее кудрявую макушку, — скоро мы будем в безопасности. Ты молодец! Все выдержала!
Мгновение Таня обдумывает мои слова и снова разражается рыданиями. Боль потери может лишь притупляться, но она навсегда засядет в сердце стальной занозой, не даст спать ночами, выпивая по капле силы и терпение. Таня еще ничего этого не знает и просто плачет, а мне пронзительно жаль ее.
— Папочка! — всхлипывает Танюшка, а перед глазами стоит твоя дочь, маленькая гордая Анж. Интересно, Вики сказала детям, что их отца нет в живых? Год прошел, а я не удосужился навестить племянников, пока жил в междумирье. Очень часто, замыкаясь на себе, мы не видим тех, кому еще хуже.
— Не плачь, Танюшка, боль пройдет, — шепчу на ухо девочке, — мы еще будем радоваться мирной жизни.
— Правда? — она поднимает мокрые глаза, такие доверчивые, что неловко обманывать даже во благо.
Таня вздыхает.
— Знаешь, Дан, ведь все вышло, как папа хотел. Он боялся умереть раньше, задохнуться во сне, — ее шепот едва слышен, — не хотел, чтоб я видела, вот и отослал от себя. Он был добрый, папка мой…
