Вскидываю гранатомет на плечо, попискивает оптика. Сердце замерзло, словно комок льда. Выпускаю снаряд, бегу к Тане, проще говоря, к черту в зубы!
Мятежники палят по нарским танкам, те обрушивают на них поистине смертоносный огонь. Из горящих «мустангов» выскакивают люди и тут же попадают под косящие очереди пулеметов. Каким-то чудом я живым добегаю до воронки, съезжаю вниз на пятой точке и хватаю Таню. Девчонка вскрикивает, дергается в сторону, будто обезумев от страха.
— Руку! — я уже не могу говорить нормально, только кричу. — Руку давай, дура!
Ползком выбираемся из воронки, и тошнота подкатывает к горлу: едкий черный дым клубится по перелеску, черной копотью оседая на снег.
— Бежим! Скорее!
Она цепенеет на миг, а потом вдруг выдергивает руку, срывается с места — откуда только взялась такая прыть?!
— Стой, бестолочь!
Пускаюсь за ней, прощаясь с жизнью. Спиной чую смерть, затылком — алый луч прицела.
— Папа! Папочка! — Танюшка сдирает горло криком, распластывается в снегу возле горящего танка с распоротым траком. Трясущимися руками ощупывает лицо, руки, бока лежащего командира мятежников, не может сообразить, дуреха, что все, осколок фугаса разворотил всю грудь. Я подхватываю ее под плечи, придаю ускорение легким пинком.
— Идем! Все уже, все!
Она вырывается с такой силой, какой в шестнадцатилетней девочке никогда не было.
— Отпусти, сволочь! Папа мой…
Перекидываю ее через колено и, что есть силы, прикладываю ладонью по ягодицам. Так крепко, что отбитая рука ноет.
— Бегом марш!
Девочку всю колотит, она уже ничего не соображает, а «каракурты» издевательски медленно ползут к нам. Времени препираться нет, хватаю Танюшку за руку и почти волоком, как мешок картошки, тащу в бурелом. Мы долго бежим, потом идем. Грудь разрывает жар, футболка прилипла к телу, пот со лба заливает глаза. Становится темно, и нас, кажется, больше не преследуют.
Сканер выдал направление, до места не больше пяти миль.
— Я устала, — навзрыд кричит Таня, — я больше не могу!
— Минус семнадцать. Мы замерзнем, едва только остановимся.
Она упрямо встает. В темноте только глазищи заплаканные сверкают, да виден клубящийся изо рта пар.
— В чем дело?
— Ты сволочь! — хрипло кричит девочка. — Я тебе верила, а ты! Мой папка там, а ты…
— Твой отец не там, — внятно говорю я, — он мертв.
Таня рыдает в голос, выкручивает руку. Я усиливаю хватку, но девчонка и не думает сдаваться, пытается двинуть коленкой по причинному месту. Бросаю винтовку и с силой притягиваю ее к себе.
