— Если бы ты знал, как мне не хватает твоего совета, брат, — шепчу я в ночь.
Ты знаешь. Ты всегда знал, о чем я думаю. Ты знаешь, что я сошел с ума…
Странный звук разодрал унылую, уютную тишину, заглушил треск костра. Крик! Живой человеческий крик, потом какое-то урчание, причмокивание, и снова наполненный мукой и ужасом вопль. Снимая на ходу предохранитель, бегу наверх по склону. Вглядываюсь в темную чащу, но долгое сидение у огня сыграло злую шутку — перед глазами танцует пламя. Стреляю на звук и только потом соображаю, что мог ранить жертву неведомого зла.
Зло кидается на меня из чащи и едва не сбивает с ног. Рука сама выдергивает клинок из ножен на предплечье и коротким без замаха ударом пронзает бок тяжеленной мохнатой туши. Коротко взвыв, зверь чуть разжимает стиснутые на локте (сустав спас щиток брони) челюсти. С разворота ударяю им о ближайшее дерево. Раненая зверюга — волк? — падает в мох, скулит. А я вскидываю винтовку и, уже разглядев стаю, расстреливаю ее на подступах. Ну и твари; если это волки, то какие-то мутировавшие — размером с пастушью овчарку и такие же волосатые. Кого же они рвали? Не слышно ни крика, ни стонов — неужели не успел?
Иду в чащу, напрягая зрение изо всех сил, раненых зверей добиваю ножом. Хоть одна радость — вместе гадкого брикета будет у меня на ужин шашлык, и тут слышу даже не стон, глухой всхлип. Бросаюсь на звук, как ненормальный. Дьявол! Неужели первая бездумная очередь подрезала и хищника, и его жертву? Зверь с перебитым хребтом яростно ворочает мордой, клацает зубами, пытаясь достать мою ногу, с длинных — в два ряда?! — зубов сочится слюна, глаза фосфоресцируют, как два фонаря. Вскидываю ствол и всаживаю пулю твари прямо в глаз, ее башка тяжело бухается на землю, но уцелевший глаз не перестает сверкать. Перешагиваю через тушу и приподнимаю голову жертвы. В темноте ничего не разглядишь, но по пальцам размазывается теплая жидкость. Вскидываю на плечо легонькое, будто детское, тельце и тащу к костру — жив или нет, разберусь там.
В овраге у костра укладываю на мягкий мох и замираю, пораженный двумя интересными открытиями: во-первых, вытащенный мною хоть и без сознания, но жив, а во-вторых, он нарьяг. Рука тянется к рукоятке ножа — добить тварь, которая наверняка ничем не лучше рвавших его плоть волков… И все-таки останавливаюсь; сажусь на траву, обхватывая голову ладонями. Нарьяг, лежащий передо мной, спасенный мною, еще мальчишка лет тринадцати, не старше. Тонкое хрупкое тело, лишенный волос череп, кожаные лоскуты и бренчащие деревянные бусы. Голова безвольно откинута, рот приоткрыт, худые руки раскинуты.
