Я слышал, как шептались о нём собиравшиеся у моей сестры гимназистки, но считал ниже своего достоинства вмешиваться в их разговоры или показывать хоть какую-нибудь заинтересованность в них.
Петя Кузнецов очень нравился и мне самому. Поговаривали, что он пишет стихи. Правда, в нашем журнале «Кнут» он не участвовал. Но однажды на гимназическом вечере он действительно прочёл стихи, особенно потрясшие приглашённых гимназисток.
Петя стоял на сцене тонкий и бледный, совсем как король экрана Максимов. Читал он протяжно, нараспев, с выражением:
Я смеюсь, потому что я плакать хочу.
Но не знаю, могу ли рыдать я.
Я смеюсь, потому что я вам продаю
Свою душу, как старое платье.
Я не совсем понимал, как это можно продавать душу, как старое платье, и кому, собственно, Петя Кузнецов продаёт свою душу. Два первоклассника, сидевшие около меня, хмыкнули на весь зал. Но на них зашикали. Учитель русского языка Илья Петрович Штыковский, руководивший литературным вечером, грозно помахал пальцем, а гимназистки, и среди них моя сестра, бешено захлопали.
С этого-то вечера Петю Кузнецова и стали звать Чайльд-Гарольдом.
Признаться откровенно, я тоже писал стихи. Не такие, конечно, как Петя, но всё же стихи. И в одном из номеров
журнала «Кнут» было даже помещено моё стихотворение. Оно начиналось так:
Кнут по-французски - Le fouet.
Дерёт он больно по спине.
И кнут, и хлыст - исход один,
Всему плохому господин…
Стихи мне представлялись боевыми и сатирическими. Они показывали огромную эрудицию автора и знание языков. И даже псевдоним у меня был французский - Le poisson. Я думал тогда, что это значит яд… Только много позже я узнал, что одна лишняя буква «s» превращала меня из зловещего «яда» в мирную, безобидную «рыбу».
Несмотря на всю идейную направленность моих стихов, они не вполне удовлетворяли меня. Я был здоров и краснощёк, никому продавать своей души не собирался. Но мне хотелось подражать Пете Кузнецову. Я тоже хотел, чтобы обо мне шептались девушки и называли меня Чайльд-Гарольдом.
Из всех моих одноклассников никто не знал, кто такой Чайльд-Гарольд.
На уроке рисования я решил спросить об этом у нашего классного наставника Витта Модестовича Лозанцева. И тут я сделал крупную тактическую ошибку.
Мы срисовывали торс какого-то мощного грека. Не закончив рисунка, я поднял руку:
- Витт Модестович… кто такой был Чайльд-Гарольд? В классе грохнул оглушительный смех. Мощный торс
неизвестного грека зашатался и едва не опрокинулся.
