Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, задуманный глубоко…
Ровно за три недели до вступления французов в Москву (24 августа 1812 г.) граф Ростопчин писал Багратиону:
«Я не могу себе представить, чтобы неприятель мог прийти в Москву. Народ здешний… решительно умрет у стен московских, а если Бог ему не поможет в его благом предприятии, то, следуя русскому правилу: не доставайся злодею, обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица. О сем недурно и ему (Наполеону — прим. авт.) дать знать, чтобы он не считал на миллионы и магазины хлеба, ибо он найдет уголь и золу».[25]
Подобные проекты не могли устроить Кутузова: Наполеон, не задержавшись в сгоревшей столице, мог продолжить преследование русской армии, или пойти на Петербург (такие планы у императора действительно были), в случае чего очередная отставка ему была гарантирована. Поэтому-то Кутузов до последнего момента создавал видимость готовящейся обороны Москвы, о чем сообщал губернатору, которого на совет в деревни Фили просто не пригласили, а о сдаче столицы сообщили только в последние часы.
Уже в первую же ночь, как была занята столица, начались пожары (приказы о поджогах были наспех отданы лично Ростопчиным),[26] а поскольку фельдмаршал приказал вывести все пожарные трубы, то их тушение было невероятно затруднено. Солдаты французской Императорской гвардии, не прерываясь на сон, несколько дней подряд боролись с огнем. Им удалось спасти несколько кварталов и Воспитательный дом, но только дождь смог покончить со стихией.
Однако, прикрывая свое неумение военного чисто восточными методами, Кутузов не задумывался о цене. Благодаря обману Кутузова столичные власти не успели эвакуировать ни арсенала, ни государственных реликвий, ни раненых под Бородиным: несколько тысяч русских солдат заживо сгорели в московском пожаре. Французский офицер Цезар Ложье вспоминал:
«Среди всех этих зрелищ самое ужасное, самое плачевное — пожар больниц. Там было более 20 000 тяжело больных и раненых русских солдат. Только что пламя охватило эти здания, как из открытых окон послышались страшные крики: несчастные двигались, как призраки, и после томительных, мучительных колебаний, бросаются вниз. Таким образом погибло 10 000 больных и раненых — т. е. приблизительно половина».
Ермолов с горечью говорил о тех событиях:
«Душу мою раздирал стон раненых, оставляемых во власти неприятеля».
