Уличными портретами мы перебивались. Но Чургулия был одержим идеей серьезной картины. Он хотел всего сразу. Уж если продавать, то за немалую сумму. Да так, чтобы его имя узнали. Однако в приличный салон нести пока было нечего. Силы уходили на ежедневный заработок на улице.
А из туристского района Фишерменворф, где поток праздной публики был самым плотным, нас погнали наши же соотечественники. До сих пор не могу вспоминать об этом спокойно.
Чургулия драться не умел. А потому всеми силами пытался драки избежать. Но покорность его вызвала во мне бурю протеста. Какие-то оборзевшие русские художнички, оказывается, заняли место первыми. И теперь на правах хозяев пытались потребовать с нас мзду. «Ребята, денег пока что нет!» — миролюбиво сказал им Чургулия. «Значит, поделись девчонкой!» — нагло ответил ему обкурившийся травки длинноволосый помятый мужик. «Она не моя. А делиться я могу только тем, что имею», — ответил мой муж-пацифист. От такого ответа ноги мои сделались ватными. Потому что внезапно я почувствовала себя совершенно незащищенной. И увидела, как плотоядные взгляды скользнули по моей слишком обтягивающей прелести футболочке.
Ей-богу, я предпочла бы, чтобы Чургулия защищал меня как-нибудь более традиционно. Даже если бы он получил по голове, которой он работает. На обратной дороге я не преминула ему об этом сообщить. Но Чургулия как обычно меня не понял. Он сказал мне, что я законченная эгоистка. И думаю только о себе. Что если он не воин, как Ахилл, значит, он должен быть хитрым, как Одиссей. Я только поморщилась от его высокопарных слов.
Да. Мы убрались оттуда подобру-поздорову. Без крови. Без потерянных денег. И без заработанных. Но свою незащищенность в присутствии мужа я не забуду ему никогда.
Тот вечер стал для меня памятным и еще по одной причине. Оба, расстроившиеся и униженные, мы возвращались как обычно пешком. И мне вдруг разом все надоело. Мне захотелось обычной вареной картошки с селедкой, общества любимых и понятных друзей, питерской промозглой осени и уверенности в завтрашнем дне. Боже! Как мне этого захотелось! И я повернулась к Чургулии, простив ему в эту минуту все досадные ошибки в наших непростых отношениях, и задушевно сказала:
— Поехали домой, Маврик! Не надо нам этой Америки! Давай поскорее вернемся! — Я молитвенно сложила на груди руки и смотрела на Чургулию, как на чудотворца. — Пожалуйста! Я так хочу домой… К маме.
— Это невозможно! — спокойно ответил он мне. Его золотые ресницы неторопливо опустились и поднялись опять. Он смотрел на меня с сожалением. — Обратные билеты пропали, Ева. Денег за билеты с фиксированной датой не возвращают. Ты разве не знала?
