Но пока я в очередной раз из своего сигаретного изгнания разглядываю Наташку, вечные разговоры о красоте продолжаются.
— Раньше как было? Было так — массовое сознание обрабатывалось со сцены, — как всегда доходчиво разъяснял Молочник. — Кто был идолом эпохи? Актеры и актрисы. Вон… Вера Холодная, далеко ходить не надо. Она была первой растиражированной в таком масштабе. Глаза, прическа, тип лица — вот вам и мода на красоту. Или там Мерилин Монро, Марлен Дитрих.
— Ну а до этого — были мы, — как всегда, ненавязчиво подсказал Гришка. — То бишь — художнички. И вдалбливали массам, что такое хорошо, а что такое плохо. И все, между прочим, зависело от личных пристрастий. — И добавил, искоса глянув на меня: — Да и сейчас все то же самое…
— Вот, у Леонардо — все на одно лицо. Считать это типом красоты эпохи Возрождения? Вряд ли, — отозвался Чургулия. — Просто это пассия Леонардо. И больше ничего. Правильно? А то на мою «Настасью Филипповну» посмотрят через тысячу лет и подумают, что во времена художника красавицы такими и были…
— Да уж… Подумают, еще чего доброго… А тут, понимаешь, и рядом не лежало… — негромко проворчал Гришка, по своей привычке ни на кого не глядя. — И не стояло…
— Я бы попросил… — деланно возмутился Чургулия, постучав тупым концом вилки по столу.
Я уже собиралась принять живое участие в споре по поводу того, что как раз лежало и даже стояло, да вовремя вспомнила про сигарету.
— Да красоты как таковой вообще не существует! — Этой фразой Чургулия попытался пресечь все попытки обсуждения моей несуществующей красоты.
Мне стало обидно, и я со своей сигаретой полностью пропала в коридоре.
Я не слышала, что было дальше. Они почему-то громко рассмеялись. Но я попыталась задавить в себе обиду в зачаточном состоянии. Что мне с того, считает меня муж красавицей или нет. Ведь выбрал-то он для своей картины меня. Да и женился на мне заодно. Что мне, обязательно справку от него иметь «Осмотрена — красива»?
Я и сама про себя все знаю. В сравнении я проигрываю. Я — серебро рядом с золотом, толстая рядом с худой, низенькая рядом с высокой, жесткая рядом с мягкой. Я ужас какая дура рядом с умной. И заумная рядом с глупенькой. Я серая рядом с рыжей.
А сама по себе я очень даже ничего.
За это и надо выпить.
На маленькой кухне, примыкающей к мастерской, я еле нашла местечко чтобы открыть резервную бутылку саперави. В конце концов весь этот сыр-бор по поводу проданной картины разгорелся из-за меня. Ведь на картине был мой портрет! Мой! И продали именно меня! И не в Чургулии дело…
