Звезда мореплавателя | страница 37



Туземцы не показывались. Лишь однажды ночью вахтенный «Консепсиона» разбудил капитана: к кораблю приплыл человек! Он привязал свою лодку к рулю и влез на палубу. Кесада обрадовался, подарил гостю красную рубашку и попытался знаками выведать: кто он, где его племя, что тут за места? Но ответы туземца были непонятны. Он не стал задерживаться и вскоре уплыл. Кесада уверял нас, что, увидев серебряную тарелку, туземец заулыбался и ткнул рукой на берег.

Дня через четыре из леса вышло много людей. Командор приказал матросам зазвать их на корабль, в крайнем случае одного-двух взять силой для расспроса. Но берег оказался топким, матросы в тяжелых доспехах вязли в трясине. И пока они выбирались на твердое место, туземцы скрылись. Люди вернулись грязные, усталые и злые. Кое-кто из них видел издалека на туземцах украшения, похожие на серебряные.

«Сант-Яго» возвратился на четырнадцатый день. Серрано сообщил, что поднялся высоко по реке, не обнаружив ничего интересного. Армада выбрала якоря.

Я днями не выходил из своей каюты и старался избегать командора. Трудности плавания утомили, по-видимому, мое тело, а смятение чувств, в котором я находился, помогло приходу болезни. Меня залихорадило. Ломило суставы, воспалилась кожа. Бросало то в жар, то в холод. Свирепая слабость свалила меня в постель, и были дни, когда Фернандо и Дуарте, ухаживавшие за мной, серьезно опасались за мою жизнь. Я бредил, звал матушку, молился и порой, к своему огорчению, ругался, да так, что Барбоза, по его словам, приходил в восторг и приглашал слушать других.

Меня мучили кошмары. То представлялось, как расступилось море и наши корабли проваливаются в пропасть, а со дна им навстречу тянутся извивающиеся лапы и кривляются оранжевые морды чудовищ. То вдруг бесконечно длинные ледяные змеи с квадратными глазами наползали на меня из тьмы.

Я пришел в себя глубокой ночью. Больные видения не совсем еще покинули мозг, причудливо смешиваясь с действительностью. В темной каюте раздавались негромкие голоса. Я слышал их словно через стену, и ослабленная мысль не вникала в значение слов. Потом стена как бы растаяла, звуки приблизились зазвучали отчетливо, и я вспомнил, чьи это голоса.

— Ему легче, — говорил Барбоза. — Сегодня был перелом. Парень крепкий, отойдет…

— Его болезнь расстроила меня, — сказал Магеллан. — В последнее время он сделался нелюдим. Видимо, утомился: он же первый раз в океане. А как наши испанцы, Дуарте?