Пес казался мне странным, весь в пятнах и метинах, и лаял он с пронзительной, человеческой тревогой. Его хозяевами были наши соседи слева — Даттоны. Муж написал музыку к какому-то фильму, и я слышала, как на вечеринках жена издевательски напевала эту мелодию гостям. Их сын был младше меня. Он частенько стрелял во дворе из воздушки, а пес возбужденно ему подвывал. Кличку собаки я забыла.
— Вали. — Я вяло поплескала водой в его сторону. Вылезать не хотелось. — Пошел отсюда.
Пес не умолкал.
— Пошел! — сказала я снова, но он только громче залаял.
Я натянула шорты на купальник, и они промокли, пока я дошла до Даттонов. Я надела пробковые босоножки с грязными оттисками моих ступней на стельках, пса волокла за ошейник. С волос у меня капало. Дверь открыл Тедди Даттон. Ему было лет одиннадцать или двенадцать, ноги — в болячках и царапинах. В прошлом году он упал с дерева и сломал руку, в больницу его отвезла моя мать, мрачно бормоча себе под нос, что родители, мол, слишком часто оставляют его без присмотра. Я с Тедди почти не общалась, разве что на местных вечеринках, где всех, кому не было восемнадцати, сгоняли в кучу и заставляли дружить. Иногда я видела, как они с каким-то очкариком катались на велосипедах по пожарной дороге. Однажды нашли бездомного котенка, Тедди притащил кроху под рубашкой и дал мне погладить. У котенка гноились глаза, но Тедди обращался с ним нежно, будто юная мама. Как раз тогда мы с ним в последний раз и общались.
— Привет, — сказала я, когда Тедди открыл дверь. — Забери собаку.
Тедди вытаращился на меня так, будто мы с ним и не жили всю жизнь по соседству. Он молчал, я закатила глаза.
— Он у нас во дворе бегал, — продолжила я.
Пес рвался из моих рук.
Через секунду Тедди обрел дар речи, но сначала беспомощно заглянул мне в вырез купальника, в раздутый напор декольте. Увидев, что я это заметила, он смутился еще больше. Сердито посмотрел на пса, схватил его за ошейник.
— Плохой Тики, — сказал он, заталкивая пса в дом, — плохой мальчик.
Я удивилась, осознав, что Тедди Даттон нервничает из-за меня. Конечно, когда мы в прошлый раз виделись, у меня и бикини-то не было, а теперь еще и грудь выросла, чему я сама была несказанно рада, но все равно — его интерес казался мне смешным. Однажды в туалете кинотеатра мы с Конни наткнулись на эксгибициониста — я не сразу поняла, почему мужик так пыхтит, хватая как рыба ртом воздух, но потом увидела пенис, торчавший из ширинки, будто рука из рукава. Мужик глядел на нас, точно мы были бабочками, которых он хотел пришпилить к доске. Конни схватила меня за руку, и мы с хохотом убежали, в кулаке я сжимала изюм в шоколаде, и он растаял. Потом мы говорили, как это мерзко, — с возмущением, но, впрочем, и с гордостью тоже. Патрисия Белл однажды таким же довольным тоном спросила после уроков, заметила ли я, как мистер Гаррисон на нее пялился, не кажется ли мне, что это как-то
