Я пожала плечами: именно это я и собиралась сделать.
У него задергался мускул на щеке.
— Хоть на улицу выйди, — сказал он. — Сидишь дома будто взаперти.
Фрэнк был без обуви, в ослепительно-белых носках. Я сдержала рвущееся наружу фырканье — до того нелепо выглядит взрослый мужик в одних носках. Он заметил, что у меня кривятся губы, и раскипятился.
— Весело тебе, значит? — спросил он. — Делаешь что хочешь. Думаешь, мать ничего не замечает?
Я напряглась, но взгляда не подняла. Он мог иметь в виду что угодно: ранчо, чем мы с Расселлом занимались. Митча. То, как я думала о Сюзанне.
— Она тут прямо не знала, что делать, — продолжал Фрэнк. — У нее деньги пропали. Прямо из кошелька.
Я знала, что щеки у меня горят, но молчала. Сощурившись, разглядывала стол.
— Ты бы с ней полегче, а? — сказал Фрэнк. — Она женщина хорошая.
— Я не ворую.
Мой голос звучал пискляво, фальшиво.
— Ну ладно, скажем, одалживаешь. Я ей ничего не скажу. Но ты с этим прекращай. Она тебя очень любит, ты хоть понимаешь?
Вода в душе больше не шумела, значит, мать скоро выйдет. Я прикидывала, правда ли Фрэнк ничего не расскажет, — вроде бы он хотел со мной подружиться, а не ябедничать на меня матери. Но быть ему благодарной я не хотела. И думать, что он пытается сойти мне за отца.
— Городской праздник еще продолжается, — сказал Фрэнк. — Сегодня и завтра тоже. Может, сходишь туда, развлечешься. Маму порадуешь. Если делом займешься. На кухню, вытирая мокрые волосы полотенцем, вошла мать, и я сразу оживилась, сделав вид, что слушаю Фрэнка.
— Что думаешь, Джини? — Фрэнк взглянул на мать. — Что я думаю? — спросила она.
— Не сходить ли Эви на эту ярмарку? — сказал Фрэнк. — Столетие чего-то там? Будет ей занятие.
Этот его рефрен мать восприняла как вспышку гениальности.
— Не знаю, там, по-моему, не столетие… — сказала она.
— Ну, короче, городской праздник, — перебил ее Фрэнк, — столетие или что уж там.
— Но идея хорошая, — сказала она. — Развлечешься.
Я чувствовала, как Фрэнк на меня смотрит.
— Угу, — ответила я, — конечно.
— Как приятно, что вы так хорошо общаетесь, — застенчиво добавила мать.
Убирая кружку и крекеры со стола, я скорчила гримасу, но мать ничего не заметила: она уже нагнулась, чтобы поцеловать Фрэнка. Халат у нее на груди распахнулся, я увидела треугольник затененной, пятнистой от загара кожи и отвернулась.
Город все-таки отмечал не столетие, а стодесятилетие со дня основания — и праздник был жиденький, под стать неуклюжей дате. Ярмарка — чересчур щедрое название для этого мероприятия, хоть на него и собрался почти весь город. В парке проводили благотворительную распродажу, в школьном лекционном зале разыгрывали пьесу об основании города, члены студенческого союза потели во взятых напрокат театральных костюмах. Проезжую часть перекрыли, и я оказалась в колышущейся толпе людей, которые вовсю работали локтями в надежде на веселье и развлечения. Мужья, выполнявшие свой долг с напряженными от обиды лицами, в кольце жен и детей, которым срочно были нужны мягкие игрушки. Которым были нужны хот-доги, кукуруза на гриле и бледный кислый лимонад. Все атрибуты хорошего досуга. Речку уже замусорили, пакеты из-под попкорна, пивные банки и бумажные веера медленно вертелись на воде.
