Пранешачария выбежал на задний двор и остановился, в беспамятстве глядя перед собой. Он перестал замечать ход времени. Завечерело, когда он понемногу начал приходить в себя. Птицы улетели, стало полегче, и он с отчаянием вспомнил, что все это время жена пролежала одна, в горячке. Он зажег фонарь и окликнул ее. Жена не ответила. Казалось, будто тишина сгущается. Внезапно ее разорвал пронзительный крик. Он оцепенел. Долгий, душераздирающий, горестный крик впивался ему в душу. Потом-тишина, как темнота после вспышки молнии.
Он не выдержал. Не разбирая дороги, он бежал к дому Наранаппы и звал Чандри:
— Чандри! Чандри!
Ответа не было. Он ворвался в дом. Темно. На кухню. Никого. На лестницу-и тут вспомнил; наверху труп. Его охватил необоримый страх, как в детстве, когда он боялся войти в темную комнату.
Он убежал домой.
Коснулся рукой лба жены — лоб был холодным.
…Пранешачария добрался до Каимары глубокой ночью. Подходя к дому Суббанначарии, он столкнулся с четырьмя местными брахминами. Их головы были покрыты мокрыми дхоти-они совершили омовение и вымыли свои одежды, предав огню тело Дасачарии.
Пранешачария привел брахминов в аграхару, и с их помощью еще до зари был зажжен погребальный костер его жены и совершен обряд.
— В аграхаре есть еще одно мертвое тело, — сказал он брахминам, — но его судьбу решит сам гуру. Так что вам лучше сейчас отправляться обратно. Они ушли, а Пранешачария остался у костра, в котором догорало тело Бхагирати. Комочек плоти, избранный им, чтобы стать испытанием всей его жизни, рассыпался пеплом. Пранешачария не сдерживал слезы. Он плакал до изнеможения.
Прибывшие в монастырь брахмины не решились нарушить святость большого моления рассказом о делах аграхары. Не говоря ни слова, они приняли святую воду в подставленные ладони и уселись за обрядовую трапезу. После трапезы гуру оделил всех дарами: поднес каждому брахмину по медной ане. Лакшман едва сумел скрыть разочарование-пряча монетку в пояс, он костерил про себя благочестивого скупердяя:
— Ни семьи, ни детей, а как деньги любит! Дары…
Брахминов усадили на прохладном цементном полу монастырского дворика, для гуру поставили низкий табурет. Гуру сидел среди брахминов, завернувшись в одежды шафранного цвета, в руках-душистые четки, на лбу — кастовый знак, выведенный свежей сандаловой пастой. Пухлощекий, как младенец, спокойный и довольный, поглаживая коротенькие свои ножки, гуру задавал вежливые вопросы:
