— Неблагоприятно, — заключил он.
Неодобрительно покачивая головой, Суббанначария оглядел брахминов и вопросил:
— Как вы можете ждать решения от меня, если сам Пранешачария не знает, что делать?
Дасачария возликовал в душе: значит, есть надобность идти в монастырь, а там большое моление — и брахминов щедро угостят.
— Ночь на дворе, — сказали каимарские брахмины. — Переночуйте у нас, а утром пойдете дальше.
Предложение было принято с радостью.
Однако наутро Дасачария не смог подняться. Он весь горел и едва ворочал языком.
— Должно быть, переел вчера, — сказал Гаруда. — Должно быть, с животом неладно у него.
Брахмины победнее пожалели, что бедному человеку не достанется монастырского угощения.
Дасачарию оставили в Каимаре, а остальные позавтракали холодным рисом и простоквашей и вышли в путь в другую аграхару, за двадцать миль. Там они поели и заночевали, а наутро встать не смог Падманабхачария. В дороге измотался, решили брахмины и заспешили дальше — до монастыря было миль десять, не меньше. Подходя к монастырю, они заслышали уханье большого барабана, возвещавшего начало полуденного моления.
В аграхаре не осталось никого, кроме Пранешачарии, его беспомощной жены, ворон и грифов. Пранешачария чувствовал себя потерянным. Исчезли привычные звуки. Тишина давила. Убийственный смрад лез в ноздри с каждым вдохом, не давая забыть, что рядом гниют человеческие останки, а стервятники, заполонившие крыши, терзали душу предзнаменованием новых бед-Пранешачария вошел в молельню и передернулся от омерзения: на середину комнаты выскочила крыса, завертелась на месте, да еще против часовой стрелки, что не к добру, и тут же сдохла. Пранешачария брезгливо поднял крысу за кончик хвоста и швырнул грифам. Воронье разоралось так, что ему пришлось выйти и разогнать птиц. Солнце ослепляюще жгло полуденное безмолвие.
Пранешачария не мог дольше терпеть мук голода. Он нарвал бананов, искупался в реке, перебрался на другой берег и, усевшись в тени, съел их. Голод утих. Пранешачария вспомнил темноту, Чандри, бананы из ее рук.
Может быть, сострадание подтолкнуло его к Чандри? Вряд ли. Звериная похоть его тела, затаившаяся под личиной жалости и сострадания, долго усмирявшаяся добродетельным житьем, — это она, как голодный тигр, вырвалась на волю… Едва Чандри приникла к нему, дикий зверь мгновенно стал собой и ощерил клыки. Что говорил Наранаппа: «Поживем-увидим, чья возьмет… переспишь еще с рыбачкой, от которой несет рыбой». И еще говорил ему Наранаппа о том, как все плоды наших поступков оборачиваются противоположностью нашим намерениям. Нет, не из-за Наранаппы, а из-за него само го-из-за его гордыни, из-за его поступков-все пошло кувырком в аграхаре.
