Чандри увидела, как Пранешачария опорожнил на себя еще один кувшин воды.
— И виновата во всем я, — уныло сказала себе Чандри.
Она даже не заметила, как очистила и откусила банан.
— В конце концов это меня не касается, — утешила она себя.
Настырные грифы снова и снова слетались в аграхару и рассаживались по крышам. Брахминам снова и снова приходилось дуть в раковины и колотить в гонги. Уже вечерело, а битва все шла, и Пранешачария все не возвращался.
Надвигалась ночь. О ней было страшно подумать.
Наступила темнота, и грифы улетели.
Пранешачария отчаянно вымаливал божью милость, молил бога открыть ему, в чем истина.
— О Марути, труп уже разлагается, а мы не можем предать его огню без обряда; что нам делать, сколько еще мучиться? — вопрошал Пранешачария. — Дай знак цветком слева, если нельзя выполнить обряд, — умолял Пранешачария.
Пранешачария уговаривал бога. Пел ему любовные песнопения — бог был в них ребенком, возлюбленной, матерью. Потом припомнил иные песнопения-в них говорилось о недостатках бога.
Марути, бог-обезьяна в человеческий рост, оставался недвижим, вечно держа на раскрытой ладони гору, поросшую корнями жизни, которую он доставил смертельно раненному Лакшману, брату Рамы, во времена «Рамаяны».
Пранешачария простерся перед статуей, прильнув к земле всем телом.
Быстро темнело. Наступила ночь.
Разубранный цветами Марути не шелохнулся в колеблющемся свете масляных ламп. Ни знака цветком слева, ни цветком справа.
— Я не нашел ответа в Книгах, я не получил ответа здесь; значит ли это, что я, недостоин? — сомневался Пранешачария. — Как же я вернусь к людям, которые верят мне? — терзался Пранешачария. — Ты нарочно, нарочно мучишь меня! — попрекал он бога.
Мрак совсем сгустился-непроглядный мрак новолуния.
— Марути! — снова обратился Пранешачария к богу. — Сколько же будешь ты испытывать меня? Ты не забывай — там же мертвое тело лежит, и оно уже разлагается…
Неподвижный, неумолимый Марути неотрывно рассматривал гору на своей ладони. Пранешачария вдруг вспомнил, что пора давать жене лекарство. Он встал на занемевшие ноги и медленно вышел из храма.
Едва он отошел, как ему в лесной темноте послышались шаги. Он остановился.
— Кто там? — Пранешачария замер в ожидании. Звякнул невидимый браслет.
— Это я… — смущенно прошептала Чандри.
Пранешачария тоже смутился: он-и вдруг наедине с женщиной, в ночном лесу… Не зная, что сказать, снедаемый чувством стыда за бесплодность своих стараний, он пробормотал:
