Я остановилась у подножия лестницы библиотеки. Орен Кеньон установил новую ограду. Кованые железные прутья напоминали толстые скрученные лакричные леденцы. Центральные стойки перил по обеим сторонам расходились, образуя правильный овал размером в две моих ладони, а потом снова соединялись. В овалы вплетались буквы Б, П, Б, М, Х — Бесплатная Публичная Библиотека Мейвилл-Хайтс.
Я поднялась по лестнице, вошла и посмотрела вверх. Над широкой кленовой балкой висело резное деревянное солнце размером примерно в три фута. А над ним — надпись: «Да будет свет». Это было красиво.
Солнце в библиотеку на прошлой неделе принёс Орен. Высокий, худой, лет сорока пяти на вид, с выгоревшими соломенными волосами, похожий на фермера в исполнении Клинта Иствуда, он молча стоял у временной стойки, пока я его не заметила — кто знает, сколько это длилось.
— Можете взглянуть кое на что? Если у вас есть время. Пожалуйста, — попросил он.
После того, как я попросила называть меня Кэтлин, он перестал говорить «мисс Поулсон», но так и не начал звать по имени. Я последовала за ним к его дряхлому пикапу. Солнце, укреплённое каркасом и обёрнутое в старое одеяло, лежало в крытом брезентом кузове. Орен развернул его — и у меня перехватило дыхание. Я протянула руку потрогать его, и отдёрнула, поняв ценность этой работы. Я взглянула на Орена.
— Это чтобы повесить над входом?
Я знала — резное солнце со словами «Да будет свет» висело над входом в первую библиотеку Карнеги в Шотландии, но меня удивило, что это знал и Орен. Я осторожно тронула пальцем один из лучей. Дерево было гладкое и твёрдое.
Он кивнул.
— Спасибо, — прошептала я, голос внезапно охрип от подступивших слёз. Мне хотелось обнять Орена, но отчего-то я знала, что делать этого не следует.
Глядя поверх дверного проёма, я снова почувствовала слёзы. Тихий и вежливый Орен был восхитительно талантлив. Всё необходимое для библиотеки, что не смог сделать главный подрядчик, выполнял Орен. Он сделал новые перила. Он позаботился о том, чтобы отделка стала похожа на оригинальную. Он занимался покраской, старательно подбирая цвета, соответствующие краскам 1912 года. Он не особенно много разговаривал, и, наблюдая за ним в прошедшие несколько месяцев, я чувствовала в Орене какой-то надлом. Он напоминал разбитую вазу. Или чашку. Ты старательно собираешь обломки, склеиваешь так, что ни одной трещинки не видно. Она снова прекрасна, и в неё наливают горячий чай или воду и ставят розы из сада, но в чём-то она уже не та. Что-то неуловимо иначе.
