Стук в дверь спас меня по крайней мере от этого приступа жалости к себе.
— Это я, Элис!
Я широко распахнула дверь.
— Теперь я живу здесь, — сообщила она. — Последовала твоему совету. Западная Двадцать пятая улица находится слишком далеко от Тиффани.
Мы бросились в объятия друг к другу.
— Ты выбрала самое подходящее время. Твое лицо — луч солнца после дождя.
— Ты можешь не говорить мне то, что тебе неприятно.
— Ты все знаешь?
— В общих чертах. Без подробностей. Словоохотливая мисс Оуэнс предостерегает всех не проявлять излишнее любопытство, затем делает кое-какие косвенные намеки, только обостряющие всеобщий интерес.
Менее опасные сплетники за соседним обеденным столом, возможно, уже перемыли мне все косточки, делая предположения и вынося суждения. За моим столом единственной персоной, нападкам которой мне предстояло противостоять, была миссис Хэкли.
Я уселась, опершись о железную спинку кровати, и похлопала по покрывалу подле меня, приглашая подругу устроиться поудобнее.
— Эдвин просто исчез. Удрал. Одна ночь любви, вид его, выходящего из двери на следующее утро, и он пропал. Ух. Гений иронии.
— Какой иронии?
— Эдвин обещал мне приключения и сюрприз. Кто мог подумать, что «сюрпризом» окажется его бегство? Если бы Эдвин пришел на следующий день или на следующую неделю и я вышла бы за него замуж, то он оказал бы мне честь держать меня в постоянном волнении: вдруг он опять исчезнет или проявятся еще какие-то отклонения, скрытые под оболочкой вполне респектабельной внешности.
— Не злословь, Клара. Я ожидала, что ты будешь расстроена и печальна.
— Я действительно расстроена и терзаюсь беспокойством о нем. Меня не перестает мучить эта ответственность. Что я сделала или сказала такого, что заставило его сбежать?
— Может быть, ничего.
— Печальна? Конечно, я печальна. Более того, у меня сердце болит, что я могла стать причиной какой-то его катастрофы.
— Ты имеешь хоть малейшее представление о том, где он может находиться?
— Нет. Даже не представляю, жив ли он. Если бы только знать, что с ним все в порядке… — Горло у меня сжалось, а голос стал звенящим и высоким. — Я боюсь, Элис.
— О нет, милая. Он — мужчина. Он выкарабкается. — Элис приобняла меня.
— Я и за себя боюсь. Страшит, что никогда не узнаю, что же случилось. Вдруг до конца дней останусь в полном неведении.
— Ну-ну, — вполголоса мурлыкала она, убаюкивая меня покачиванием.
— Мне еще надо разобраться очень во многом. Я имею в виду мои чувства.
