— Чистый каприз, родившийся в дождливый день. — Художник небрежно отмахнулся своей тонкой рукой.
— Все, чего там не хватает, так это развалин храма на заднем плане, — заметила я.
Джордж вытянул губы трубочкой.
— Великолепная мысль, мисс…
— Дрисколл. Но прошу называть меня Кларой.
— Клара.
— Клэр, — произнес Бернард Бут. — Свет. Блистательная. Ясновидящая. — Он поднял свой стакан с водой: — За Клару, нашего блистательного нового друга.
— Лесть на языке королевы Елизаветы возносит меня до небес, — пробормотала я, и наши взгляды на мгновение встретились.
— И за Джорджа, — поднял свой стакан Дадли. — Нашего блистательного старого друга.
— И за Уолта, нашего друга навек, — добавил Хэнк Макбрайд.
— Вот и славно, — подвела итог Мерри. — Теперь можете заняться чтением вслух.
— Я знаю одну строку наизусть, — заявила я. — «Утренняя заря в моем окне доставляет мне больше удовольствия, чем метафизика книг».
Хэнк кивнул, как бы одобряя мой вклад. Мы переместились в гостиную, Дадли достал «Листья травы» и начал читать…
— Муравей. Это — низменное слово для поэзии, — с издевкой фыркнула миссис Хэкли, выдохнув столько воздуха, что у нее сотряслись мочки ушей. — Муравей!
Если оно звучало столь низменно, почему она с таким наслаждением повторила его дважды?
— Мадам, ваш праведный выпад представляет собой не более чем соломинку против великого потока гуманизма, который воспевает этот благородный ум, — парировал Хэнк.
Мадам состроила гримасу и осуждающе покачала головой.
— Я хочу манхэттенское стихотворение, — потребовал Джордж, опоздавший, с красным носовым платком.
Художник сжал кулак и тряхнул им.
Миссис Хэкли не стала возмущаться, зато возроптал мистер Хэкли.
— Для решения проблем свободы потребуется больше, нежели любовь. Любовь не может преодолеть ошибки банкиров и брокеров, или банкротство железных дорог, или же спад, который определенно последует за ними. Профсоюзы бастуют по малейшему поводу, — не унимался он. — О какой любви тогда речь? Любовь не в силах принести дождь на страдающий от засухи Запад. Это — несбыточная мечта поэта. Любовь не в состоянии прекратить дальнейшее обогащение богачей и все большее обнищание иммигрантов.
— Позвольте усомниться в ваших выводах, вдруг все-таки она может сделать это, — вклинился Бернард Бут. — Просто чтобы доказать ее силу, вам нужен еще один Линкольн.
— Конечно, нам требуются идеализм и ценности Линкольна, — согласился Хэнк. — А основой его ценностей была любовь к человечеству. — Он протянул руку к книге, поправил свои очки, нашел нужную страницу и прочел своим низким голосом «Для тебя, демократия…».
