На незавершенном холсте я узнала Иосифа Аримафеянина, только что снявшего Христа с креста. Углем едва были намечены очертания Марии-Магдалины, преклонившей колени у ног Христа, и Богоматери, вознесшей очи к небесам. Эта сцена напоминала оплакивание времен голландского Возрождения, а лицо отца вполне могло быть написано Гансом Гольбейном-старшим.
— Витраж называется «Положение во гроб». Это — для часовни. Ваш отдел займется его изготовлением.
Мистер Митчелл, тучный управляющий фирмой, ворвался в кабинет, размахивая газетным листком:
— Вы слышали об этом? Городской профсоюз глазуровщиков и стеклорезчиков требует повышения тарифов.
— Ну так удовлетворите их. — Мистер Тиффани как раз приступил к подмешиванию самой малости желтой охры в белую краску для погребального покрова, перекинутого через руку его отца.
— Они к тому же хотят сокращения рабочего времени до пятидесяти часов в неделю и перерыв на пиво в три часа.
— А вот это — проблема. Сокращение рабочего времени. — Тиффани-старший сменил позу.
Возникшее от нервного возбуждения пятно в форме Африки на щеке мистера Митчелла стало еще краснее.
— Если профсоюз забастует, — вскипел он, — наши люди будут вынуждены тоже бастовать, из солидарности, независимо от того, какое соглашение у вас заключено с ними, хоть по тарифам или по рабочим часам.
— И когда же это может случиться?
— Только после нескольких этапов переговоров.
— Профсоюзу необходимо разжечь забастовочный дух, — мудро заметил Тиффани-старший. — На это уйдет некоторое время.
Я чуть не сошла с ума, выслушивая речь библейского персонажа о забастовке рабочих.
— Мы можем медленно вести переговоры, чтобы опередить его, — предложил мистер Митчелл. — Крайне неподходящее время. В любом другом году мы могли бы спокойно прожить на наших складских запасах.
— Не имеет значения. Эксперименты по дутью из радужного стекла могут продолжаться независимо от этого. Я хочу представить его в Чикаго.
— Не упрямься, сынок. Оставь его в покое. Твое радужное стекло будет в мозаиках. Можешь отдать под него все печи.
— В статье упоминают нас? — осведомился Тиффани-младший.
— Да. А еще Мейтленда, Армстронга, Колгейта, Латропа и Лэма.
— Ха-ха! Тогда Ла Фаржу[1] тоже придется застопориться.
Я почувствовала, как дух соперничества кипит в нем подобно расплавленному стеклу.
— Вы можете переплюнуть меня, если у вас достанет соображения, каким образом справиться с этими делами, — заявил Чарлз Тиффани. — Я ожидаю не меньше чем полной победы.
