Я охладела к обручальным кольцам с бриллиантами и продала свое. Мне не хотелось замуж. Я решила в одиночку строить свою жизнь и считала это правильным.
— Что будешь делать теперь? — поинтересовалась я.
— Поеду в Натли. Попытаюсь писать.
— Ты не собираешься приехать сюда на Новый год? Будет большое празднование объединения пригородов в парке Городского совета.
Он заколебался, готовый согласиться, так что я продолжила:
— Манхэттен, Бруклин, Куинс, Стейтен-Айленд и Бронкс теперь слились в один город, второй по величине в мире. Исполняется пророчество Уитмена о городах, которые невозможно разъять, ибо они, словно руки, обняли друг друга. Фейерверки, пушечные выстрелы, гудки паромов, оркестры. Это будет именно такое радостное событие, которое так нравится тебе.
— У меня нет настроения праздновать что бы то ни было.
В новогодний день Мэдисон-сквер выглядел прекрасно: каждая веточка на деревьях магнолии была украшена пушистым снежком и озарена ярким зимним солнцем. Все это великолепие через час растает. Какое счастье любоваться этим!
— Посмотрите вверх! Взгляните на это дерево! — крикнула я пожилой леди, осторожно пробирающейся по уже раскисшему тротуару.
Она остановилась, и на мгновение ее лицо озарилось горько-сладкой улыбкой. Затем она опустила голову и возобновила свой путь. Я удивилась, почему ее улыбка была столь мимолетной. Как прошел для нее этот год? Год минует, как поворот колеса, и когда спица-январь опять возвращается на точку отсчета нового года, она оказывается уже в другом месте. И это причиняет боль, которая не оставит нас там, где нашла.
Я прошла мимо домов под снос на треугольном участке земли, образованном диагональной дорогой Бродвея, и через несколько минут уже была у двери студии Хэнка и Дадли с видом на парк.
— Ты принесла алмазный диск? — спросил Дадли.
— Конечно. Должна же я заработать свой обед!
Я согласилась обрезать кромку на восьми больших листах молочного стекла, чтобы вставить их в деревянные рамы для разгораживания их рабочих помещений.
В более скромном масштабе их студия подражала кабинету Тиффани — и как витрина их художественных предпочтений, и как место работы. Здесь красовались типичные узорчатые тяжелые занавеси, используемые в качестве портретного фона, китайские вазы, японский экран, покрытый красным лаком, ваза с ирисами из шелка, голландская сине-голубая миска с фруктами из воска, постамент для натурщиков и стулья в различных стилях, подлежащие употреблению при написании портретов магнатов и их увешанных драгоценностями жен, потоком прибывающих в Нью-Йорк вкусить великосветской жизни.
