Наставник, не глядя, кивнул.
Слесарей в штатном расписании было двадцать четыре, но штат был далеко не полный и временами, а точней, ежемесячно — когда в цехе возникали случаи со смертельным исходом — стремился к нулю. Вот и сегодня двое подали заявление об уходе.
— Трусы, — ругался на них механик, которому предстояло выкручиваться девятью слесарями, плюс Иван. — Падлы, — ворчал, чуть не плача, он. — Подонки, — характеризовал он дезертиров прямо при начальнике цеха. — Вон, с мальца берите пример, — кивал он на Ивана, который помалкивал. — Мог бы вообще дома сидеть, дожидаясь армии. Или с меня. Сам не вру, и другим не верю. А вам бы только трястись от страха, пугая друг друга буками. А семьи чем кормить будете? В городе вакансий вообще нет, тем более для таких сволочей, как вы.
В этом он лукавил изрядно. Но зря. Рабочие вакансии были. Увольняющиеся знали про то и не оправдывались, но требовали уволить их без месячной отработки, настаивая на стесненных семейных обстоятельствах. Механик их заявления принял к сведению и положил в стол, без отработки же дезертиров не отпустил. На принцип пошел, полагая, что за месяц не один, так другой одумается, поддавшись на обещания и уговоры, на которые оказался механик не скуп, несмотря на присущую ему в обычных обстоятельствах немногословность. Мол, вот погодите, сократим эти несчастные случаи до разумного минимума. Но рабочие, в иных случаях согласные годить годами, ни на угрозы, ни на уговоры не поддавались, уверенные в том, что прервать эту трагическую традицию ни механику, ни самому господу богу не под силу. В несчастные случаи не верил почти никто. Предпочитали верить в судьбу — в лучшем случае. И даже не удивлялись тому, что этот фатум всё в одно место бьет. Предполагали иные, что в цехе завелся монстр — остался от фильма ужасов.
Были и другие версии — и более, и менее фантастические — народное воображение трудилось вовсю, порождая химер и поражаясь порождаемому.
— А с цехом ты действительно ознакомься, — сказал Ивану Борис Борисович, Слесарь с большой буквы. — Хоть знать будешь, куда бежать и где прятаться.
Тут все разговоры в слесарном зале — будто реле сработало на слове «бежать» — разом слились в один, переключившись на недавнее событие. Двое суток уже после него прошло, но ужас был еще свеж. И вчерашние похороны, на которых эти люди присутствовали, оживили тему. Да увольнение двух робких рабочих внесло струю.
Как вынес из разговоров Иван, фасовщица, молодая, лет 22-х, в отличниках производства не числилась. Не отличалась дисциплинированностью, часто отлучалась с рабочего места, иногда была нетрезва, в частности в свою последнюю ночную смену. Была обнаружена в чане с чем-то настолько вонючим, что скрутило ее всю, завернуло вокруг позвоночника, как вдоль оси так, что и в гробу она лежала несколько боком. Отошла покурить, по общему мнению, прячась от сменного мастера, и упала в какую-то смесь. Что ее занесло с первого этажа, где находился участок фасовки, на второй, да практически и на третий, так как пришлось еще ей на чан по узкой металлической лесенке влезть, объяснить никто не решался. Там и обнаружили ее двое рабочих — «с недоумениями на лицах», как написал в объяснительной записке по этому поводу ночной начальник. Фасовка считалась за легкий труд, туда переводили в основном забеременевших, они так и назывались — брюхатая бригада, но была ли беременна именно эта — неизвестно. Большинству нравилось считать, что была. Ибо не все ночи этой девицы бывали добропорядочны. Темных углов на трех этажах было достаточно.
