— Где атаман? — спросили они у старика.
— Он выехал поохотиться, — ответил тот, — а меня посадил на свое место.
— Это он неладно придумал, — возразил один из разбойников, — нужно скорей решить, убить ли этого пса или взять с него выкуп, а это атаман знает лучше, чем ты.
Карлик поднялся с полным сознанием своего достоинства и, желая отомстить за обиду, вытянулся, сколько мог, чтобы кончиками пальцев достать ухо противника; видя, что усилия его напрасны, он принялся браниться, впрочем, другие тоже не остались в долгу, — да так, что от их криков дрожал весь шатер.
Но тут внезапно дверь шатра открылась, и вошел высокий стройный мужчина, молодой и прекрасный, как персидский принц; его одежда и оружие, кроме богато отделанного кинжала и блестящей сабли, были скромны и просты, а строгий взгляд и осанка внушали уважение, не вызывая при этом страха.
— Кто это осмеливается заводить ссоры в моем шатре? — воскликнул он, обращаясь к испуганным спорщикам. Некоторое время царило глубокое молчание, наконец один из тех, что привел Мустафу, рассказал, какова причина ссоры. Лицо атамана, как они его называли, вспыхнуло от гнева.
— Когда это я сажал тебя на мое место, Гассан? — закричал он грозным голосом, обращаясь к карлику.
Тот совсем съежился от страха, так что стал еще меньше, чем раньше, и скользнул к двери, ведущей из шатра. Увесистым пинком атаман подогнал его, и он кубарем вылетел из шатра.
Когда карлик исчез, трое людей, приведших Мустафу, подвели его к хозяину шатра, который успел, между тем, улечься на подушки.
— Вот тот, кого ты нам повелел поймать.
Атаман долго смотрел на пленника и наконец заговорил:
— Зулиэйкский паша, собственная совесть подскажет тебе, почему ты стоишь перед Орбазаном! — Услышав это, брат мой упал на колени и сказал:
— О господин! Ты, по-видимому, впал в ошибку, я несчастный горемыка, а не паша, которого ты ищешь! — Все присутствующие были удивлены подобной речью. А хозяин шатра сказал:
— К чему отпираться, я сейчас призову сюда людей, которые хорошо тебя знают. — И он приказал привести Зулейму. В шатер ввели старуху, которая на вопрос, признает ли она в моем брате зулиэйкского пашу, отвечала:
— Конечно! Клянусь гробницей пророка, что это и есть не кто иной, как паша.
— Видишь, презренный человек, как твоя хитрость пошла прахом? — гневно начал атаман. — Я не стану марать свой кинжал в крови такой мрази, как ты: я привяжу тебя к хвосту коня завтра, когда взойдет солнце, и буду скакать с тобой по лесам, пока солнце не скроется за холмами Зулиэйки!
