Бумажный жгут в руке горел скоро, обжигая пальцы. Оглядевшись напоследок, Аким бросил его в открытый ларец, где стопкой лежали бумажные листы и гусиные перья, убедился, что те тоже занялись, и только затем, выставив перед собой кинжал, косматой тенью выскользнул за дверь.
* * *
В ту ночь, когда горел дом Зимина, боярину Долгопятому тоже долго не спалось. Донимали неотвязные мысли, а паче их мешал обрести покой и отдохновение пренеприятный шум, производимый сыном Иваном, который, захмелев после очередного набега на отцовский винный погреб, плаксивым бабьим голосом распевал за стеной похабные песни. Слышно было также, как шёпотом причитают и увещевают распоясавшегося Ивана дворовые, стращая отцовским гневом: дескать, не погуби, отец родной, Богом тебя просим, угомонись, не то батюшка твой осерчает — всем ведь тогда достанется, и тебе тож.
Слушая эти невнятные голоса, Феофан Иоаннович хмуро, по-волчьи ухмылялся. Осерчает… Давно уж осерчал, да пока терпит. Господь терпел и нам велел; гневаться же грешно, да и страшно, ибо, как доподлинно знал боярин, в гневе он зачастую терял над собою власть и мог, чего доброго, прибить насмерть. Ладно бы кого из дворни аль из мужиков, а это ведь не мужик, не пёс приблудный, а сын, родная кровиночка, единственный наследник и продолжатель рода!
Ныне именно наследник и продолжатель рода служил главной причиной дурного настроения боярина, которое, к слову, редко бывало у него иным. Повод для недовольства находился всегда, да и как ему не сыскаться, ежели все вокруг, кажется, только о том и думают, как бы сильнее ему досадить!
Взять хоть того же Ваньку. Мало того что неумён, так ещё и к питию пристрастился. Мало того что пьёт, как лошадь, так ещё и жениться возжелал. И то бы ещё полбеды, тем паче что род и впрямь продолжать надобно, так ведь на ком!.. Воззри, Господи, на беды мои многия, смилуйся над рабом Твоим, дай хоть минутку роздыху! Ведь на кого сей дурень глаз положил? На Милорадову-княжну, вот на кого! Тьфу!
Род, спору нет, старинный, княжеский, знатный. Но ни силы, ни славы, ни богатства былого у них уж нет — зачахли, захирели. Забыты. Только и радости, что опричники до сего дня на воротах не повесили. Так ведь и не повесили-то потому лишь, что незаметны и вреда от них даже государь-батюшка, отец родной, который на своих детей, как пёс бешеный, кидается, никакого не ждёт. С такими породнись, и сам в тень уйдёшь, будешь жить, как лопух под забором, — авось не затопчут, и то хлеб. Оно-то, конечно, и неплохо по нынешним временам, однако ж обидно глядеть, как Малюта Скуратов с зятем своим, Бориской Годуновым, государевым именем надо всем властвуют. Чем Долгопятые их хуже? Да ничем! Лучше даже, знатнее да родовитее. Когда Скуратовы да Годуновы ещё по запечкам сидели да лаптем щи хлебали, Феофана Долгопятого пращуры уж на поле брани воеводами выезжали. А вот, поди ж ты, потомки тех славных воинов оттёрты худородными от государева трона, не сегодня завтра, того и гляди, совсем в немилость впадут. А тут ещё эти Милорадовы…
