— Э-ге-гей! — кричат там и тут из телег.
По деревне едут не торопясь, рысцой, а как миновали околицу — пошла потеха. Вскочили мужики на ноги, лихо начали править. Лошади понеслись. А ну, кто первый!
— Выноси, матушка-кормилица!
Хмелюют всей деревней. Берут даже тех, у кого нет своих лошадей. Чем больше таких посадишь на телегу, тем больше тебе от мира уважения.
В облаке пыли, с гиком и посвистом летят подводы к лесу. Сколько в этом удали, молодечества. Забываются все горести и печали. Беда, у кого колесо рассыплется или сбруя подведет, — освищут, осмеют.
Потом девушки и молодицы первыми в лес заходят. Какая-нибудь Настюшка или Марьюшка заведет звонким голосом:
Уж ты, хмель, ты, хмель,
Хмель зеленый.
Ты порадуй нас
Буйным цветиком
Буйным цветиком,
Счастьем, радостью.
А потом подхватят все хором:
Во хмелевом во лесу,
Во дубравушке
Не топтал милой
Зелень-травушки,
Зелень-травушки
Да муравушки…
И пойдет тут песня по лесу, птиц всполошит. И любо в тот день заблудиться девушке, чтобы сыскал ее парень. То будет ее суженый.
Поехали хмелевать и Кулибины. Фома Егоров их пригласил. Много работы у Ивана Петровича в мастерской, но не мог он отказать человеку, обидеть его.
Нравится Ивану Петровичу Фома. Найдет какой-нибудь чудный корень в лесу, бежит показывать.
— Ты поглядь только, Петрович, какую благодать природа-матка сотворила, — как есть лебедушка.
На досуге ножичком подчистит, камушком подотрет — и такие славные вещицы получаются, что не налюбуешься. Был для Фомы лес полон чудес, и радовался он всему, будто дитя малое.
На опушке распряг Фома гнедка, стреножил.
— Нам с тобой, Петрович, хмель не рвать и песен не певать. На дальнюю поляну мы с тобой пойдем, покажу я тебе чудо чудное.
Ушла Наталья с молодушками. Слышит Иван ее сильный голос. Давно так не певала. И думает он: сколько скрыто в каждом человеке талантов разных! Вон и Фома: ростом не выдался, силой не похвастается, а есть в нем что-то такое, отчего располагает к себе людей.
Вырезал Фома на берестяном туеске такие узоры, что подобных и художница-зима не выведет. Вот бы перенести их на футляр часов яичной формы. Но разве повторишь неповторимое?
Все дальше и дальше уходит в лес песня. И уже слов не разобрать. Ведет Фома Ивана Петровича в заветные уголки леса.
— Вот, гляди, — говорит Фома, — о трех головах чудовище.
Змеею скручен ствол дерева, и три наплыва под зеленым шатром. Как есть три головы чудовища. В одном наплыве дупло.
— А вон русалочка сидит, — показывает Фома.
