— Ой, почеши, пожалуйста, спинку!
Давно они не предавались этой забаве…
Он принялся легонько скрестись ногтями, как это делают кошки, пытаясь обратить на себя внимание, а она, изображая оргиастическую негу, как бы не в силах вымолвить ни слова, только большими и указательными пальцами показывала: правее, левее, повыше, пониже…
Понемногу его эта игра начала возбуждать, он принялся обнажать ее спину, ничуть не менее упитанную, чем у Егоровой Людмилы, но это вызывало уже не брезгливость, а сострадание и лишь усиливало нежность. Да, только сострадание и может одолеть беспощадную власть идеалов.
Он уже ласкал ее груди, тоже ничего себе колхозницы, и, подняв ее со стула, потихоньку двигал в сторону спальни.
Однако на пороге она заартачилась:
— А ты мылся?
Снова эта мания отмывания, и шок ее не излечил.
— Мылся, мылся!
— Дай я убедюсь… убежусь… я тебя сама вымою. Как в детском садике. Какой красивый у тебя петушок, целый петушище!.. Все бы хотели такой иметь!
— Надо будет его в музее выставить.
— Нет, тогда все на него накинутся, я лучше буду его хранить в своей частной коллекции… Что это он у тебя совсем заземлился, дай я его возвышу…
Они поливали из душа друг друга по очереди, но он все-таки отводил глаза, не мог не замечать отвисающей груди, нависающего животика…
Не так-то легко выбраться из-под тирании идеалов. А когда дошло до дела, его петушище чуть не свернул себе поясницу, тщетно пытаясь пробиться в родной курятник.
— Вы помните еще ту сухость в горле, — смущенно пробормотала Сима, и он вспомнил уроки Достоевской: не подмажешь, не поедешь.
— Подожди, я сейчас вернусь.
Он пошлепал на кухню — там на подоконнике сияют целых две пластиковых бутылки подсолнечного масла. Вспомнил, что какой-то француз выскальзывал из объятий Поддубного, намазавшись неведомым прованским маслом. Оливковым, что ли? Удивительно, что от всех этих процедур желание еще не окончательно заземлилось.
Но когда он в неполной боевой готовности снова приблизился к супружескому ложу, Сима, расположившаяся в позе рембрандтовской Данаи, начала настороженно принюхиваться:
— Ты подсолнечным маслом, что ли, намазался? Я смотрю, винегретом пахнет. Что это он у тебя опять заземлился?
— Ладно, давай отложим.
— Почему — я люблю винегрет.
— Может, еще огурчиков соленых покрошить?
То, что она уже была снова горячей и потной, делало ее только роднее. А проклятые идеалы чуть было не подсунули ему бесплотную и беспотную Лику!..
Спасибо Холерии, вовремя приземлила.
