Это ж как надо по ним изголодаться!
«Из всех плотских движений, из всех наших земных вожделений — блудное похотение есть самая сильная, самая властная страсть»… Не голод, не жажда, не честолюбие, не любовь к детям, не инстинкт самосохранения, в конце концов, — похотение!
Неужто Вишневецкий это оставит без ответа? Он с некоторым даже нетерпением перелистал странички из газетной бумаги и просто-таки обрадовался, увидев под последним проклятием («Горе тому человеку, через которого соблазн приходит!») родную клинопись. Хватит прятаться от самого себя — он с первого дня желал уважения и симпатии Вишневецкого, но боялся себя уронить, если что-то сделает, чтобы понравиться своему идейному врагу. На словах воевал с идеями, а на деле служил. Своей.
Идее или гордыне?
Но так что там у тестюшки насчет похотения? Он что-нибудь, кстати, в этом понимал?
Я думаю, что стыд тоже защита души от тела. Нам не хочется открывать то, что сближает нас с животными, а секс сближает, как ничто другое. Не только самими манипуляциями. Гораздо важнее то, что, обладая женщиной, мужчина не помнит, кем именно он обладает, ощущает только тело. И ласкает в нем только те части, которые возбуждают его самого. А значит, это вовсе не ласки, а та же мастурбация, только орудием мастурбации выступает женщина.
Ишь ты, святой отец, понимал, значит, кое-что.
Но что еще важнее, лишь соединение любви-нежности, любви-заботы с плотским влечением рождает преданность такой силы, что любимый человек начинает ощущать себя едва ли не центром вселенной. Пускай хотя бы для одного смертного или смертной. Но эта любовь одного или одной настолько важна для нас как ЕДИНСТВЕННОЕ доказательство нашей значимости, нашей избранности, уникальности, что потеря этой любви и сегодня остается главнейшей причиной самоубийств. Мы бы изнемогали от тоски, если бы не были хотя бы для кого-то единственными и незаменимыми. Сексуальная же революция, борьба за равенство с животными делает нас заменимыми, а потому несчастными. Она вовсе не раскрепощает, а убивает любовь.
Савл осторожно прикрыл брошюрку и отодвинул ее подальше. Еще немного, и он тоже начнет верить в этот бред — что это подсунуто ему какой-то высшей силой. Однако рука сама собой потянулась к последней тонюсенькой брошюрке с совсем уже жизнеутверждающим названием «О младенцах, преждевременно похищаемых смертью».
Начиналось очень уж издалека: «Свт. Григорий Нисский (335–395) — один из трех великих отцов-каппадокийцев…», — он не стал дочитывать, перевернул страницу. «Григорий, ставший в 372 году епископом города Ниссы…» — еще раз перевернул. «Сам Гиерий в решении этого вопроса пришел к дилемме: или младенцы мучатся, или блаженствуют, но выбора одного из членов этой дилеммы сделать не решился, потому что и в том, и в другом случае приходилось признать Бога несправедливым. Он был бы несправедлив, если бы допустил младенцев мучиться, когда они ни в чем не повинны; он был бы не менее несправедлив, если бы предоставил им блаженную жизнь, когда они ничем ее не заслужили».
